— И я сказал об этом его матери. Прямо в лицо. Своей сестре. Слезы хлынули как из ведра. Для еврейского мальчика это позор. Да и вообще все эти еврейские фамилии в списках коммунистов. Пятая колонна. В тридцать девятом и сороковом у них словно мозги отшибло. Они все помогали нацистам только потому, что Сталин подписал с ними какую-то бумажку. Что же это за люди? У зверей, которым Бог не дал разума, инстинкт самосохранения развит сильнее. И я слышал все их аргументы. Они чувствуют себя отверженными, не могут попасть в некоторые колледжи, клубы, гостиницы, для них введен запрет на профессии. Они страдают и бунтуют. Чушь. Я не могу попасть во многие гостиницы. Я даже не могу сыграть с Майком Ферресом в гольф в его клубе. И что? От чего я должен страдать? Я закончил Пенсильванский университет. Я создал компанию. Я разбогател. Оба моих сына учились в колледже, мой старший сын дослужился до капитана. Если меня это задевает, я даю выход чувствам в работе. На этот счет есть анекдот. Типичный еврейский анекдот. Коуэн злится. Его не пускают в гостиницу. Он говорит Леви: «Ты знаешь, кто мы? В этой стране мы — граждане второго сорта». Леви на минуту задумывается, потом смотрит на небеса: «Не дай Бог, что-нибудь переменится».

Мистер Сандлер впился взглядом в Арчера. Режиссер не рассмеялся. К сожалению, он уже слышал этот анекдот. И знал, что звучащая в нем горечь будет вспоминаться ему всякий раз, когда придется разговаривать с евреем. Он чувствовал, что комментировать тут нечего. Человек со стороны не мог сказать по этому поводу ничего умного. К удивлению Арчера, мистер Сандлер вздохнул и вновь принялся за еду. Лицо его побледнело, вспышка ярости сошла на нет.

— А что случится с ними, если коммунисты возьмут здесь вер»? — неожиданно спросил мистер Сандлер. — Что происходит в России? Евреев уничтожают. Сначала — религию, потом — общину, теперь — личность. Газеты пишут об этом каждый день, а они все равно не верят. Там нет места для меньшинства. Все должны быть одинаковыми. Они уничтожили миллионы своих граждан. Так почему им делать исключение для евреев? Об этом пишут во всех газетах. Их надо только взять в руки и прочитать. Иногда я просыпаюсь утром и думаю: «Слава Богу, я уже старик и умру через четыре года». — Он уставился в тарелку. — Именно я сказал Хатту, что Покорны надо уволить немедленно. Я ненавижу Покорны… лично… хотя никогда его не видел.

— Я не думаю, что в этом вопросе вы объективны. Покорны с двадцать пятого года не говорил о политике.

— Возможно, — не стал спорить мистер Сандлер. — Но он солгал, чтобы попасть в эту страну. И женился на коммунистке. Если ты живешь с женщиной, то несешь за нее ответственность.

Арчеру вспомнилась разъяренная великанша и затюканный низенький толстячок. Мысль о том, что кто-то мог нести ответственность за миссис Покорны, вызвала у него улыбку.

— Вам бы взглянуть на эту даму.

— Не испытываю ни малейшего желания, — отрезал мистер Сандлер. — И чем быстрее этот сукин сын покинет страну, тем будет лучше для нас всех.

Арчер посмотрел на старика, режущего устрицу. Суровое, закаменевшее лицо однозначно указывало на то, что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Бедный Покорны, подумал Арчер, злой рок преследовал его везде: в Вене, Мексике, Филадельфии. Его отвергли и евреи, и не евреи.

— Мне бы хотелось, — говорил Арчер для успокоения собственной совести, уже понимая, что композитора ему не спасти, — чтобы вы уделили ему пятнадцать минут и…

— Я больше не хочу о нем слышать, — оборвал его мистер Сандлер. — Ни слова. — Он положил на стол нож и вилку. Взглянул на часы. — Уже поздно. Мне пора на завод. Я собираюсь сделать вам предложение. Торга, Арчер, не будет. Или вы его принимаете, или нет. Покорны уходит. Матеруэлл уходит. Атлас уходит. Раз он не шевельнул и пальцем, чтобы защитить себя, значит, на участие в программе ему наплевать.

Арчер не отрываясь смотрел на старика. Говорил тот резко, отрывисто, отдавал приказы, как и все последние сорок лет.

Зубы щелкали. Его собственные зубы, отметил Арчер. Сколько же тысяч долларов, прикидывал он, слушая мистера Сандлера, заработали дантисты, чтобы сохранить их.

— Уэллер… — Тут мистер Сандлер замялся. — Насчет нее подумаем. Три передачи сделайте без нее. Потом пригласите раз-другой, и посмотрим, что из этого выйдет. Что же касается Эрреса… — Он замолчал.

Арчер замер. Рука, в которой он держал вилку, задрожала, и он осторожно положил вилку на тарелку.

— Вы гарантируете, что Эррес не коммунист. — В голосе мистера Сандлера не слышалось вопросительных интонаций.

— Да, — с мгновенной паузой ответил Арчер.

— Вы знакомы с ним много лет. Я вам доверяю. — Слова вроде бы добрые, подумал Арчер, но тон холодный, угрожающий. — Я решил, что вы честный человек, и с Эрресом я поверю вам на слово. Нелегко уволить человека, раненного на войне, награжденного «Серебряной звездой». Но помните, я иду на это под вашу ответственность. Только вашу. Вы лично отвечаете передо мной за Эрреса. Это понятно?

— Понятно.

— Далее… Собственно, это все. Если вас все устраивает, я сегодня же позвоню Хатту и скажу, кто остается, а кто уходит. Если не устраивает… я готов прямо сейчас принять вашу отставку.

Прищурившись, мистер Сандлер смотрел на Арчера. Режиссер уставился в тарелку. Трое приносятся в жертву ради спасения троих, думал он. Включая его самого. Собственно, в жертву приносились только двое, Матеруэлл не в счет. А Покорны ничего не выгорало при всех раскладах. Грехи прошлого теперь тянули его на дно. Бороться за него бессмысленно и безнадежно. А Атлас… деньги в банке, рента с двух домов, билет во Францию в кармане… Да, конечно, решение несправедливое, но жалости Атлас определенно не вызывал.

— Хорошо. Я принимаю ваше предложение.

Мистер Сандлер кивнул и вновь взглянул на часы.

— Если вы обойдетесь без кофе, то успеете на двухчасовой поезд.

Арчер поднялся.

— Кофе я выпью в вагоне-ресторане. Спасибо за ленч.

Мистер Сандлер поднял голову, лоб собрался в морщинах, словно в последний момент у спонсора возникли новые сомнения. Потом он тряхнул головой, тоже встал и протянул руку. Арчер ее пожал.

— Приезжайте как-нибудь еще раз. Я покажу вам завод.

— Спасибо. Постараюсь приехать.

— Я еще немного посижу здесь. — Мистер Сандлер опустился на стул. — Если вы не возражаете. Хочу выпить кофе в тишине и покое. — Он уже не говорил, а бубнил себе под нос. Уставший старик, завершающий свой путь на этой земле, раздираемый сомнениями и дурными предчувствиями. Ему не терпелось остаться наедине со своими мыслями.

— Разумеется. До свидания.

Арчер направился к выходу. За одним из столиков, где сидели четверо мужчин, кто-то рассказал хороший анекдот, и все громко рассмеялись.

Когда поезд подъезжал к Трентону, Арчер окончательно убедил себя в том, что в Филадельфии он добился ошеломляющего успеха.