— Я.

— Понятно. Ладно, пошли в кассу.

Я понял, что он не поверил, но сделал вид, что не заметил. В кассе мне выдали три новеньких «кирпича», по сто тысяч долларов в каждом и пачку, в которой было двенадцать с половиной тысяч, которую я сразу убрал в карман куртки. Сумки у меня не было и, взглянув на Армена, я понял, что его также интересует, как я собираюсь идти с тремя сотнями тысяч. Я улыбнулся и спросил:

— Нет какого-нибудь пакета, а то все в спешке — даже сумку забыл прихватить.

Армен задумчиво посмотрел на меня.

— А почему ты сегодня без охраны и броневика?

— Так воскресенье же, — я развел руками, — выходной.

— Если хочешь, возьми мою охрану, — он улыбнулся своей хитрой улыбкой, и добавил, — недорого.

Я сделал вид, что раздумываю.

— Ничего, я как-нибудь сам. Но спасибо за предложение.

— Смотри сам, — ответил валютчик с чутьем сыщика и без какого-либо перехода неожиданно спросил, — как твой друг Поляк поживает?

Чувство опасности захлестнуло меня, и я с трудом сохранил на лице выражение ленивой раздраженности.

— Передавал тебе привет, — мне даже удалось выдавить некое подобие улыбки, и я поспешил сменить тему, — так что с пакетом?

…С небольшой спортивной сумкой, в которой лежало $300.000, я медленно, старательно обходя замерзшие лужи, шел по крутому склону Рождественского бульвара. До встречи с Лешей оставалось еще около часа, банковское хранилище находилось в пяти минутах ходьбы, и я решил, что небольшая прогулка по свежему воздуху мне не помешает.

Разговор с Арменом, словно лакмусовая бумажка, выявил грозящую мне опасность. Если кто-то начнет задавать такие же вопросы и если этот кто-то будет знать то, чего не знал Армен, а именно о сумасшествии Улана и смерти Поляка, у меня было бы мало шансов остаться вне подозрений. Рано или поздно «крышевавшие» нашу компанию люди добрались бы до Москвы, где я был еще одним (и последним!) ее акционером. Насколько мне было известно, Улан пользовался доверием бандитов, «крутил» их деньги, отстегивая за это неплохие проценты, и сложно было представить себе бандюгана, смирившегося с такой потерей. Отсюда следовало, что мне нужно не только сменить адрес, но и вообще исчезнуть для всех знакомых. И не только мне, но и Майе, что представлялось делом невозможным, если бы я не объяснил ей, в чем дело.

Но тут таилась другая опасность — узнав о случившемся, Майя наверняка потребовала бы, чтобы я отдал не принадлежащую мне часть денег. И ей было бы все равно, что оставшегося вряд ли хватит, чтобы зажить в Штатах, как белые люди в своем доме и без финансовых проблем, хотя бы до тех пор, пока я не начну зарабатывать. А значит, нужно было придумать вескую причину, по которой моя «партизанщина» не выглядела бы надуманной и в то же время не казалась противозаконной.

В качестве мотива в голову лезли мысли о несуществующей жене, старых «грехах», из-за которых приходится скрываться, но все это было шито белыми нитками и вряд ли убедило бы Майю съехать с квартиры. Я даже вспомнил об утренней стычке с Коляном и его собутыльниками, но, представив, как презрительно сморщится ее личико при намеке на «серьезную опасность» со стороны алкашей, отказался от этой мысли.

Ничего не придумав, я незаметно для себя добрался до хранилища «Леспромбанка», в котором у меня была своя ячейка. Хранилище работало, что несказанно обрадовало — я усмотрел в том очередной знак, подтверждающий мою правоту. На то, чтобы пройти к ячейке, сложить в узкий ящик три «кирпича» американских денег, закрыть его и вновь выйти на улицу, ушло не больше пятнадцати минут.

Скинув во всех смыслах давящий на меня груз, я почувствовал некоторое облегчение и бодро зашагал к Цветному бульвару. До встречи с Лешей оставалось меньше получаса, и я решил дождаться его в небольшом уютном кафе напротив Цирка на Цветном. По дороге я снова и снова думал о том, как рассказать обо всем Майе и, не найдя ничего лучше, решил рассказать правду.

Приняв такое решение, я внезапно почувствовал облегчение — в конце концов, Майя имела право знать, откуда у меня такие деньги, и такое же право решать, стоит ли связывать со мной свою дальнейшую жизнь….

…Народу в кафе было совсем немного — воскресный вечер, мороз, все такое. Сев за столик у витринного окна, я наблюдал за пустынным бульваром, то и дело поглядывая на висящие на стене часы. Леша запаздывал, но я был спокоен — главное сделано, деньги в безопасности, а лежащие в кармане куртки двенадцать с половиной тысяч я собирался использовать на нужды скрывающегося беглеца. Заплатить за квартиру, выдать Леше комиссионные и купить Майе какой-нибудь подарок. Мне пришло в голову, что разговор о случившемся надо начать с подарка, не обязательно дорогого, но символизирующего мое отношение к ней. Я решил, что обручальное кольцо подходит для этого лучше всего, и снова посмотрел на часы, с тревогой подумав о том, что ювелирные магазины могут уже не работать.

Я уже допивал свою чашку кофе, когда увидел входящего в кафе Лешу. Бодрый, румяный с мороза он сразу увидел мою поднятую руку, и быстро подошел к столику.

— Привет, — Леша протянул руку.

— Здорово, — я ответил на приветствие и спросил, — кофе будешь?

— Нет, спасибо, — он присел напротив и, как и я пару минут назад, посмотрел на настенные часы, — хозяйка уже на месте, так что нужно идти.

— Пошли, — я отставил чашку и встал, — договор готов?

— Бланки с собой, остальное там впишем, — по-деловому ответил Леша, и мы вышли из кафе.

Дом, в котором сдавалась квартира, действительно находился напротив дома Майи и выглядел, как все дома в этом районе — невысокий, всего три этажа и старый. Я подумал, что этому дому в обед будет сто лет, но это нисколько не расстроило меня. Майин дом тоже был построен то ли в конце 19-го, то ли в начале 20-го века, и это обстоятельство могло служить аргументом, если бы моя зеленоглазая девушка отказалась бы сюда переезжать, что тоже показалось мне хорошим знаком. Признаться, я уже во всем старался увидеть подтверждение правоты своих действий, и вряд ли меня можно за это осуждать. Я намеревался не просто выжить, но сделать это с наибольшим комфортом. В конце концов, разве это я сошел с ума и сжег бандитские деньги? Моей вины в том не было никакой, как и в смерти Поляка, умершего, как я