Фигуры в черном бросаются врассыпную. Карлос сваливает первым. Номер третий и в этой ситуации демонстрирует свою заторможенность и тупость. Я тычу своим импровизированным орудием ему в плечо и пускаю кровь. Он вопит как резаный.

– Вот дерьмо, вот дерьмо, – повторяет и повторяет второй, и я делаю выпад в его сторону. Он отпрыгивает. Я бью наотмашь и цепляю бедро. – Карлос! – взвывает он. – Карлос, какого черта?

Я взбешен. Я в ярости. Я пьян и зол, и мне осточертело быть в этой игре в жизнь ковриком, о который все вытирают ноги. Я атакую Тупого Раззяву. Наступаю на Орущего Кренделя. Меня не остановить, и спасает их только то, что драчун из меня пьяного еще хуже, чем из меня же трезвого. Да и огонь мешает сосредоточиться.

Два придурка наконец вырываются из зоны моей слепой ярости и несутся по темной улице вслед за исчезнувшим уже из виду Карлосом. Я еще тычу в их тени бутылкой и выкрикиваю облеченные в непотребную форму угрозы, но потом начинаю понимать, что моя собственная голова вопит от боли, а в нос бьет какая-то жуткая вонь.

Я отшвыриваю разбитую бутылку и скачу по улице, вытряхивая и давя тлеющие угли в расплавленных волосах.

– Черт! Уууу, черт, черт…

Надо же, сам затупил. Хлопаю отчаянно по голове, и жар вроде как ослабевает. Я стараюсь отдышаться и постепенно начинаю осознавать последствия своего криминального кутежа. Я пьян. Я спалил едва не все волосы. Мои руки в черной саже и свежих волдырях. Все болит, да так сильно, хоть вой.

Черная кучка на тротуаре наконец-то мычит, возвращаясь к жизни.

Я подхожу ближе и переворачиваю незнакомца на спину.

Вот те на – это же мой сосед, Джейсон Джонс.

– Ты какого хрена шатаешься посреди ночи? – спрашиваю я.

Прошло минут десять. Мне удалось затащить Джонса к себе домой и посадить на цветочный диванчик миссис Г., приложив один пакетик со льдом к его голове, а другой – к ребрам слева.

Левый глаз у соседа уже наполовину заплыл, и повязка на голове дает основание предположить, что сейчас его били не первый раз за день.

– Ты что, на хрен, идиот? – осведомляюсь я. Адреналиновый кайф уходит. Я расхаживаю взад и вперед перед кухонькой, снова и снова щелкаю зеленой резинкой и жалею, что не могу, как змея, выползти из собственной кожи.

– Ты какого черта сделал с волосами? – хрипит Джонс.

– Мои волосы пусть тебя не волнуют. А вот ты чего тут разгуливаешь? Да еще весь в черном… Ниндзя из пригорода изображаешь? Своего домашнего шоу мало?

– Ты про репортеров?

– Это ж каннибалы.

– Подходящая аналогия, учитывая, что я – один из них, а они сейчас кормятся за мой счет.

Я хмурюсь. Настроение паршивое, и мне наплевать на какие-то там подходящие или неподходящие аналогии.

– Так какого черта ты здесь делаешь? – снова спрашиваю я.

– Ищу тебя.

– Зачем?

– Ты сказал, что видел что-то в ту ночь, когда пропала моя жена. Мне нужно знать, что именно ты видел.

– А снять трубку и позвонить не мог?

– Тогда бы я не видел твоего лица и не смог бы определить, говоришь ли ты правду или нет.

– Можешь сколько хочешь пялиться мне в глаза – один черт не угадаешь, вру я или нет.

– Давай попробуем, – спокойно предлагает он, и что-то в его заплывшем глазу беспокоит меня даже больше, чем три напавших на него мордоворота.

– Ну да? – Я стараюсь закосить под мачо. – Если ты такой крутой, то почему мне пришлось гонять этих громил, а потом отдирать твою задницу от тротуара?

– Они напали сзади, – вздыхает он, поправляя пакетик со льдом. – Кстати, кто такие? Твои приятели?

– Так, парочка местных, пронюхавших, что в их районе живет сексуальный преступник. Приходи завтра в это же время и на это же место – может, успеешь увидеть тот же спектакль.

– Жалеешь себя? – тихо спрашивает он.

– А то.

– Потому и напился.

– У меня еще пузырь есть. Хочешь?

– Не пью.

Не знаю, почему, но меня это цепляет.

– Не пьешь, не куришь, делаешь что? Не пьешь, не куришь, делаешь что?

Джонс смотрит на меня с любопытством.

– Господи, – взрываюсь я, – это ж Адам Ант[20]. Из восьмидесятых. Ты где рос? В лесу?

– Вообще-то, в подвале. И ты слишком молод, чтобы помнить восьмидесятые.

Я небрежно пожимаю плечами, с опозданием понимая, что сболтнул лишнее и выдал себя.

– Знакомая была. Большая фанатка Адама Анта.

– Та, которую ты изнасиловал? – спокойно спрашивает он.

– А ну-ка заткнись! Заткнись на хрен. Осточертело. Все такие умные, все про меня всё знают, в том числе и про мою долбаную сексуальную жизнь… А было совсем не так. Понял? Было. Совсем. Не. Так.

– Я читал, – продолжает сосед тем же монотонным голосом. – У тебя был секс с четырнадцатилетней девчонкой. По закону, это изнасилование. Вот так оно и было.

– Я любил ее!

Он смотрит на меня.

– У нас было что-то особенное. Не просто секс. Она была нужна мне, а я – ей. Никому больше не было до нас никакого дела. Это и есть особенное. Это и есть любовь.

Он смотрит все так же.

– Да, так вот! Любовь не выбирают. Ты влюбляешься, и все тут. Просто и ясно.

Сосед наконец открывает рот.

– А ты знаешь, что большинство закоренелых педофилов приобрели первый сексуальный опыт со взрослым, когда им не было еще пятнадцати?

Я закрываю глаза.

– Да пошел ты! – говорю устало. Нахожу на стойке вторую бутылку «Мейкерс Марк» и начинаю вытаскивать пробку, хотя и чувствую, что больше не надо, что меня уже тошнит, да и не хочется.