— Это круассаны, — машинально поправил Оберхойзер.

— Я знаю. А это панграмма.

— Что⁈

Похоже, доктор уже начинал терять самообладание — последний вопрос прозвучал резким вскриком. Машинально поправив Никласа про круассаны, он только сейчас начал понимать смысл только что им сказанного.

— Панграмма. Короткий текст, использующий все буквы алфавита, не повторяя их. Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю — фраза для проверки шрифтов, которая будучи отображенной на экране показывает, как будут выглядеть все буквы в написа…

— Что вы несете⁉

— Я? Сейчас я несу тяжкое бремя вершителя судеб, как бы это патетически не звучало. Причем, могу даже под запись сказать, что предпочел бы просто носить пулемет, но увы, увы… Доктор, ладно, да не нервничайте вы так. Я просто поддерживаю разговор, не о погоде же беседу вести. Или вы предпочитаете ждать развязки событий в молчании? Женевьева, вы вот что думаете? — обернулся Никлас к привязанной к стулу девушке.

— У-у-у-у, у-уу, уу-у-у-уу, — промычала она, взглядом определенно пытаясь сказать что-то Никласу, но он не совсем понял, что именно.

— Ну, я так и думал, — согласно кивнул Никлас Женевьеве, оборачиваясь к Оберхойзеру. — Учитывая анамнез, диагноз очевиден: у пациента заклеен скотчем рот, поэтому речь невнятная, слов не разобрать. Доктор, так что насчет справедливости, вам есть что сказать?

Действие стимулятора понемногу проходило, оставляя за собой расслабленное состояние эйфории. Еще два флакона с эликсиром у Никласа было наготове, но пока ситуация к его приему не располагала, все шло, как и планировалось — по тому плану, что предлагала ему Женевьева недавно. Принимать или нет этот план Никлас рассчитывал по итогу разговора с Оберхойзером, но выводы сделал, пусть больше основанные на эмоциях, сразу после того, как девушка получила пощечину вместо приветствия. Подействовало вместо тысячи слов, даже никакой сделки с совестью не потребовалось для того, чтобы принять предложение Марии Островской о том, чтобы посодействовать торжеству справедливости.

Оберхойзер между тем на вопрос Никласа не отвечал. Услышав недавно о себе прямую характеристику и увидев истинное отношение гостя, он молчал, явно находясь в процессе лихорадочного осмысления ситуации. Периодически косясь на лежащий на белоснежной скатерти пистолет. Никлас же поглощал уже третий круассан. Мягкие, воздушные, просто незаметно залетали.

— Николай Андреевич, хочу поинтересоваться… — наконец подал голос Оберхойзер.

— Александрович.

— Что?

— Николай Александрович. Но вы можете называть меня просто: «молодой человек», так не будете меня раздражать тем, что отчество уже второй раз путаете.

— Николай Александрович, — сглотнул Оберхойзер. — Чего мы ждем?

— Доктор, да… да хрен его знает, если честно, чего ждем.

Ответ Никласа вверг Оберхойзера в откровенный ступор. Никлас же улыбнулся, настроение его еще сильнее улучшилось — похоже, кратковременная эйфория скоро закончится. Дальше по плану придет головная боль и мерзкая общая разбитость, но пока состояние прекрасное, а настроение хорошее.

— Николай Александрович, вы специально надо мной издеваетесь?

— Нет-нет, что вы, как можно? — поспешил успокоить Оберхойзера Никлас. — Не то, чтобы у меня нет плана. Он есть: предположительно, сейчас Женевьева должна показать свои намерения, на вас наброситься с ножом, например, и только после этого я ее убью. Элементарно, как…

— Так она же связана⁈

— Вот, доктор, в этом-то все и дело! Как я могу ее убить, если она не пытается на вас напасть?

Никлас прервался, услышав — как ему показалось, отзвук стрельбы снаружи. Оберхойзер снова начал было что-то говорить, но Никлас прервал его резким взмахом.

— Чу! Я слышу пушек гром! — неожиданно даже для себя произнес Никлас громко, вспомнив давным-давно рассказанный ему Соколовым анекдот.

Доктор Оберхойзер, кстати, упомянутого косвенно анекдота или не слышал ранее, или — уже, с некоторым опозданием услышав звучи стрельбы, просто не обратил на это внимание. Поднявшись с места, сжимая и разжимая кулаки, он смотрел то на расслабленного Никласа, то на сверкающую глазами Женевьеву, которая сидела неподвижно. Суть погодя взгляд Оберхойзера скользнул по лежащему на скатерти пистолету.

— Вы собираетесь что-нибудь делать? — звенящим голосом спросил доктор, глядя на Никласа.

— Конечно! Я же вам сказал — у меня задание: как только Женевьева попытается вас убить, я ее прикончу. Успокойтесь, попробуйте лучше еще вот этих ваших французских булок. Просто чудо какое-то, ни разу в жизни такого не ел, ваш повар — просто волшебник!

— Да что ты несешь⁈ У тебя приказ, давай, убей это чудовище! — Оберхойзер все же не выдержал.

Никлас закинул в рот остатки круассана и заговорил, не очень внятно произнося слова с начала фразы:

— Вы в жерновах государственной машины, доктор. Она, как и мельница богов, мелет медленно, но муку дает превосходную. Понимаете, о чем речь?

— Меня продали?

— Да бросьте, какая чушь! — фыркнул Никлас. — Просто в государственной машине слишком много шестеренок. Не все из них бездушные инструменты…

Тут Никлас споткнулся на середине фразы, и задумался. Очень глубоко задумался — ведь слова ворожеи Марии о справедливости он принял как данность, отталкиваясь именно от них в своих действиях. Но только сейчас он подумал, что доктор Оберхойзер живет здесь уже какой… пятый год? Получается, что возможность у ведьм восстановить справедливость появилась только сейчас? Или это просто удобная возможность для решения своих проблем, избавившись от доктора и использовав для этого самого Никласа? Он прикрыл глаза и вздохнул. Как просто было раньше, когда он просто крутил руль патрульного скаута, идущего в составе конвоя по африканскому Пеклу.

Стрельба между тем стала громче, а Оберхойзер что-то заорал, захлёбываясь словами. Никлас даже не прислушивался сильно, погруженный в свои мысли.

— Убей ее! — услышал он отчаянный вопль, который вернул его в реальность.

Никлас сморгнул, в недоумении посмотрел на Женевьеву на стуле.

— Почему я должен ее убить? Гражданка соседнего государства сидит перед вами связанная, причем это сделали ваши подручные вопреки всем законам гостеприимства, угрозы для вас не представляет. Она даже сказать ничего не может, у нее вон рот заклеен. То, что к вам на территорию вломилась банда преступников, не имеет к ней никакого отношения, просто вот так получилось. Тем более потом станет ясно, что эти нападающие — на одно лицо с вашими прислужниками, откуда я знаю, кто тут кому злобный Буратино.

Доктор Оберхойзер на слова Никласа внимания больше не обращал. Вскочив — прежде еще раз глянув на пистолет рядом с Никласом, он побежал прочь. Рванувшись