венок оратора, площадный горлопан,

который, как из нужника труба,

всех только грязью поливать готов;

он нудным треском превзойдет цикад,

он болтовнею победит сороку,

он уши прожужжит, он вынет мозг

занудством бесконечных причитаний,

он сказочками детскими пугает,

он всех язвит, а рот его под стать

куриной жопе — лишь бы только срать;

и злой язык, что мелет без ума, —

потоп, пожар, разруха и чума!

МАРКЬОННО

Да, брат, во времена ослиных нравов

что хочешь делай — все не выйдешь правым.

КОЛА АМБРУОЗО

Но вот, казалось бы, такой не прогадает:

всегда молчит, век рта не открывает,

в рот фигу не возьмет — стыдится

на людях и словечком помочиться[264].

Но краской мы ему подправим тон:

он будет зваться — простофиля Антуон,

балбес, пенек замшелый, мамелюк,

из ада вытащенная головешка,

бесчувственная пресная ледышка.

«Вон как надулся, того гляди помрет,

будто неволей под венец идет!»

Попутных ветров не бывает в этом море:

молчишь иль не молчишь — все выйдет горе!

МАРКЬОННО

Поистине, в такое время

не знаешь, как с народом быть,

как рыбку для себя удить;

нигде, как поглядишь, нет торного пути:

блажен, кто угадает, как пройти.

КОЛА АМБРУОЗО

А я гадаю, где найдется тот,

что гимн красильне до конца споет?

Хоть тыщу лет, все петь — не перепеть:

тут не язык, тут колокола медь,

пожалуй, сносится. Короче, что ни делай,

веди себя, как в голову взбредет,

хоть так, хоть эдак — выкрасят, пожалуй.

Паясничаешь — скажут: славный малый,

он веселит, он поднимает дух,

мошенника — находчивым зовут,

шпиона — карты мира знатоком,

лентяя — флегматичным добряком,

прожору — жизнелюбцем, а льстеца —

умелым, обходительным придворным,

что изучил характер господина

и знает, как когда себя вести,

путану — девушкой воспитанной и милой,

невежду — безыскусным и простым.

Так кисточкой малюй — и понемногу

проложишь к счастью верную дорогу.

И уж не диво, что на службе у господ

дурной — ликует, добрый — слезы льет,

поскольку наши горе-господа

все напрочь перепутали цвета,

и, одного меняя на другого,

достойному предпочитают злого.

МАРКЬОННО

Беда тому, кто служит. Ведь его

мертворожденный, кажется, счастливей.

Весь век средь бури он плывет,

а в гавань так и не зайдет.

КОЛА АМБРУОЗО

Двор создан только для порочных дел,

а доброму всегда один удел:

дадут пинка — и выкинут, как сор!

Однако прекращаем разговор:

чем больше чешешься, тем больше мучит зуд;

ни за день, ни за два не кончить тут.

Так ставим точку, время отдыхать,

уж солнцу в прятки хочется играть.

Почтеннейшие зрители, до встречи!

Отложим прочее на следующий вечер!

И как только Кола Амбруозо закрыл рот, Солнце скрыло свет дня. Договорившись вернуться наутро с новым запасом сказок, все разошлись по домам, насыщенные речами и наполненные аппетитом.

Конец второго дня

Как только, благодаря посещению Солнца, вышли на волю все тени, брошенные в тюрьму трибуналом Ночи, князь и его жена вернулись на обычное место. Желая весело провести время с утра до обеда, они позвали музыкантов и стали танцевать с большим увлечением: протанцевали и «Руджеро»[265], и «Вилланеллу»[266], и «Сказку про орка»[267], и «Сфессанью»[268], и «Побитого поселянина»[269], и «Весь день с той голубкой»[270], и «Забывчивого»[271], и «Подвал нимф»[272], и «Цыганку», и «Капризницу»[273], и «Звездочку мою ясную»[274], и «Мой сладкий любовный огонь, Та, что повсюду ищу», и «Кокетку» и «Кокеточку», и «Сводника»[275], и «Низкий и высокий»[276], и «Кьярантану»[277] с дробью, и «Смотри, в кого мне выпало влюбиться», и «Открой тому, кого ждешь», и «Облака по воздуху плывут», и «Бесенок в рубашке», и «Жить надеждой», и «Перемени руку», и «Каскарду»[278], и «Испаночку», напоследок сплясав «Лючию-сучку»[279], чтобы доставить удовольствие служанке. Так незаметно для них пробежало время, и когда настала пора закусить, каких тут им только благ небесных не подали: век будешь есть — не наешься; а когда собрали со столов, Цеца, уже вовсю наточенная на рассказ, начала так: