Несчастный куманек, ощутив этот зов из-за зубов, этот лопнувший нарыв, эту проческу без гребня, дрожа и ежась, как вор, пойманный с поличным, как пилигрим, что сбился с дороги, как моряк в барке, что налетела на риф, как проститутка, что упустила клиента, как девочка, что испачкала постель, прикусив язык, опустив низко голову, заткнув за пазуху бороду, с мокрыми глазами, с сопливым носом, с застылыми зубами, с пустыми руками, со сжавшимся сердцем, с хвостом, зажатым между ляжками, молчком-молчком, бочком-бочком, робко-робко, тихонько-тихонько, онемелый и пристыженный, шапку в охапку, да и припустил к себе домой, не оглядываясь вспять, дабы прилежней размышлять над речением некоего из мудрых:

пес, коль на свадьбу не зовут,

пусть не идет, не то побьют.

Все так смеялись над смущением пристыженного кума, что и не заметили, как Солнце, неосмотрительно расточавшее свет в течение дня, вынуждено было закрыть лавочку и, спрятав ключи, скрыться от греха подальше. Но тут вышли на середину Кола Амбруозо и Маркьонно в замшевых ботфортах и куртках из разноцветной саржи, чтобы представить новую тему, и во всеуслышание объявили название эклоги:

Кола Амбруозо, Маркьонно

КОЛА АМБРУОЗО

Среди ремесел, братец Маркьонно,

будь то хоть судомойка или повар,

красильщика почтеннейшему званью —

первейшее и место, и признанье.

МАРКЬОННО

Признанье? — но не от меня, уволь;

настолько грязно это ремесло,

что руки и до смерти не отмоешь:

железный купорос в дубильном квасе

под африканца всякого раскрасит.

КОЛА АМБРУОЗО

Да нет же! Ремесла ни одного

столь чистого — не назовешь средь прочих.

Красильня — место прямо для того,

кто грязен, но казаться чистым хочет.

МАРКЬОННО

Ты думаешь, я позабыл,

что есть цирюльники, портные, парфюмеры?

А вышивальщицы — ну, чем они плохи?

Кончай и не мели-ка чепухи!

КОЛА АМБРУОЗО

А я готов держать пари,

и спорю — пусть меня хоть в печку бросят, —

что славные красильщики —

цари средь человеческих ремесел!

Теперь, как никогда, они в ходу.

Искусством этим можно прокормиться;

ведь каждому немудрено понять:

какие б ни носил изъяны в теле,

какой бы в сердце ни имел порок, — всегда

его закрасить можно без труда.

МАРКЬОННО

Пороки душ и краски для шелков —

как ты все это вместе увязал?

КОЛА АМБРУОЗО

Давно спросил бы, я б тебе сказал.

Ты думаешь, я о линялых тряпках?

Та краска, о которой говорю,

иное дело, чем индиго с фернамбуком[255].

Есть чудо-краска, что тебе докажет,

что апельсин бывает цвета сажи.

МАРКЬОННО

Чем дальше речь, тем меньше смысла.

Ты держишь как в мешке меня:

сбивает с толку эта болтовня.

КОЛА АМБРУОЗО

А ты меня внимательно послушай,

и сам научишься крашенью, и к тому же

иных работу будешь различать;

ведь удовольствие немалое — познать

искусство новое, искусство, что в почете

у самых ловких на земле людей,

искусство, чье предназаченье в том,

чтоб таракана изобразить котом.

Представь-ка: висельник, что негде ставить пробу,

который тащит все, что видит на пути,

ограбит каждого, кого встречает,

что дом, куда заглянет, — обчищает,

такому стоит лишь красильщика найти,

и тот уж знает, как себя вести:

не назовет разбойника — бандитом,

не назовет пройдохой и злодеем,

но скажет про него: проворный малый,

догадливый, удачливый к тому ж,

«имеет руку легкую», а деньги —

ну, скажем, он… находит их в земле;

что он — герой, что со своим талантом

он и в лесной глуши не пропадет,

что «своего он не упустит» (это славно!),

что «на руку охулки не кладет»;

«бывалая салака», «молодчага»,

«перед толпою шапки не уронит».

И словом, колер так подобран,

так гладко краски слой положен,

что жулик с висельною рожей

предстанет тружеником добрым.

МАРКЬОННО

Теперь я начинаю понимать!

И то сказать: роскошное искусство,

и потому не удается бедным,

ну разве только сорвиголовам,

кого таланты — наглость и пронырство,

что вылезут сухими из воды

и вывернутся из любой беды!

КОЛААМБРУОЗО

А вот, гляди, ничтожный переметчик,

сын мокрой курицы, жидок насри-в-штаны[256],

цыплячье сердце, нищий мужеством трусишка,

кто вечно леденеет иль трепещет

как на ветру колеблемый камыш,

кто тонко писает,

кто какает червями,

кто век не просыхает от поноса,

кого пугает собственная тень;

коль кто-то на него посмотрит косо,

то мигом заведется в животе

глистов на четверть, если ж пригрозят —

ощипанной явится перепелкой,

гусиной кожей, мертвецом живым,