– В доме мы никакого супа не обнаружили.

– Если б я его там оставил, то сразу стало бы ясно, что алиби у меня нет. Поэтому я забрал его с собой. А потом пошел на встречу с другом и все время был с ним. Но это вы уже знаете.

Поскольку Чхольвон был в перчатках, то считал, что следов не оставил. Встречу с другом он как алиби не готовил, просто так совпало, и в тот момент он подумал, что это сама судьба ему помогает.

Чхольвон закончил говорить и перевел дыхание. Все сказанное техником Санъюн тщательно заносил в протокол, не упуская ни одной детали, и при этом параллельно следил за лицом допрашиваемого. На вопросы тот отвечал бойко, ответы все как один давал убедительные, и заподозрить его в том, что все это с ним не происходило, было невозможно. Тем не менее было в его рассказе два мутных момента: в одном он точно соврал, другой был крайне сомнителен. «Во-первых, куриный суп. Пак Чхольвон оставался в неведении про результаты вскрытия и про то, что в желудке у Со Чжинъю были обнаружены остатки курицы и моркови. Как они туда попали, если еда была доставлена уже после убийства и съесть ее она не могла? Отмечаем это и переходим к откровенной лжи, а именно – про бумаги. Как и со вскрытием, техник не мог знать, что Санъюн уже нашел материалы исследований – они лежали у Чхве Чжинтхэ в кабинете, спрятанные среди книг. Никто другой, кроме самого профессора, положить их туда не мог. Если, как говорил Пак Чхольвон, они лежали в сейфе, то каким образом после его ухода они переместились в кабинет? Не сами же дошли…» Но всего этого инспектор Чхольвону пока не говорил. Нельзя выдавать своих подозрений до тех пор, пока он не будет знать точно, что это все означает.

– Давайте сменим тему и поговорим о другом, а именно – о вашей жене, которая умерла тридцать лет назад.

Чхольвон втянул голову в плечи.

– В ходе расследования мы установили, что вы сами попросили дать вам в клиенты профессора Чхве Чжинтхэ. Вы на тот момент были в курсе, что он некоторым образом связан с событиями тридцатилетней давности?

Некоторое время техник молчал. На его лице никаких эмоций не отражалось, но ладони, лежащие на коленях, сжались в кулаки. Тишина затягивалась, но Санъюн решил терпеливо ждать, пока техник сам не начнет говорить. Наконец арестованный вздохнул и сказал:

– Да, я был в курсе. Поначалу я подумал, что это просто случайность. Если б я хотел убить из мести, то тогда убивал бы того врача, причем тридцать лет назад. До сих пор его имя помню – Чхве Донок.

– Зачем вы убили Юн Чжондо?

Пак Чхольвон прикусил нижнюю губу. В его глазах мелькнула ярость, словно одно только это имя выводило его из себя. Похоже, он ненавидит его даже больше, чем Чхве Донока, отнявшего у него жену и дочь. В чем же тут дело?

– Я могу попросить у вас воды?

Санъюн повернулся назад. Допрашиваемым это было незаметно, но в комнате имелось полупрозрачное зеркало Гезелла, за которым сейчас стояли начальник оперативного штаба и Чонман, наблюдавшие за ходом разговора. Чонман без лишних слов понял, чего хочет его напарник: он набрал воды, принес в допросную, поставил бумажный стаканчик перед Чхольвоном и снова вышел за дверь. Техник осушил стакан одним глотком, словно в горле у него была засуха.

– Всякий раз, как про то время вспоминаю, в груди все сжимается… Но и молчать об этом не могу. Смерть моей жены и ребенка – это не просто врачебная ошибка.

* * *

Трудные роды… Через двадцать часов после начала схваток заведующий клиникой Чхве Донок решил делать кесарево сечение. Жена Пака где-то слышала, что после естественных родов развитие детей идет лучше, и говорила, что потерпит еще. Но Чхольвон, больше не в силах смотреть, как жена мучается от родовых потуг, дал согласие на операцию: подписал соответствующий документ, и женщину тут же повезли в операционную, куда зашел и Чхве Донок – это он видел своими собственными глазами. А через четыре с половиной часа его жену вместе с ребенком вывезли из операционной. Мертвыми.

В документах причина смерти была описана мудреными терминами, из которых он не понял ни слова. От горя у него чуть жилы на шее не лопались. Когда же тела отвозили в морг, Чхольвон услышал в разговоре медсестер, что операцию проводил не заведующий.

– Вы знаете, что означает пи-эй?

Санъюн кивнул: он знал, что Чхве Донок поручил делать операцию ассистенту.

Чхольвон не верил своим ушам: он же ясно видел, как заведующий входил в операционную. Пришлось разыскать тех медсестер. Говорить с ним они отказывались; лишь одна медсестра сказала, что слышала про такое, но признаваться ни в чем не будет, иначе ей несдобровать.

У Пак Чхольвона откуда-то снизу живота стала подступать ярость. Его не покидала мысль, что из-за какого-то типа, у которого даже лицензии врача нет, лишились жизни его жена и ребенок, а сам он остался без будущего. Он несколько раз приходил к директору клиники, пытался поговорить, но Чхве Донок факт проведения операции неквалифицированным персоналом не признавал и говорил: «Если хочешь – подавай в суд». Пак устраивал одиночные пикеты, потом действительно написал заявление; было даже начато расследование, но впереди его ожидало лишь отчаяние и разочарование. А директор тем временем все так же поочередно мелькал то в операционной, то на телевидении. Тогда Чхольвон пришел в клинику с ножом. Он хотел сначала убить директора, а потом себя, чтобы снова оказаться вместе с женой. Но в реальности все закончилось полным провалом – Чхве Донока он даже не зацепил, и все, что ему оставалось, – продолжать жить своей жалкой, никчемной жизнью.

С трясущимися губами Чхольвон рассказывал свою историю – Санъюн его не торопил и не прерывал, хотя ему и казалось подозрительным, что вместо ответа на вопрос о причинах убийства Юн Чжондо техник вдруг начал вспоминать тот давний случай.

– Вы же, наверное, думаете, что этот Чжондо был врачом? – Чхольвон бросил на инспектора острый взгляд. Острый, словно нож, нацеленный на того, кого очень хотят убить.

У Санъюна екнуло сердце: по этому вопросу он понял, как связана история тридцатилетней давности с этим убийством.

– Вы хотите сказать…

– Да, он тоже был всего лишь ассистентом и оперировал без лицензии. Я случайно об этом узнал – и уже