– Алли, – шепчет тетя Мэри.

Алли хмурится. У нее что, юбка в крови или воротничок сбился?

– Ой. Простите, мистер Кавендиш. Я слишком много времени провожу в больнице и забываю, о чем не пристало говорить в приличном обществе. Сегодня очень красивый закат, правда?

Он подается вперед:

– Право, мисс Моберли, нам всем жилось бы несравненно лучше, если бы важные темы чаще считались приличными. Как по-вашему, роды в больнице проходят удачнее, чем дома?

Она потягивает чай – согревающий, обжигающий – и взглядывает на тетю Мэри.

– Говори уж, дорогая. У тебя просто очень допотопная тетка.

– В случае с неимущими – разумеется. По крайней мере, у нас они могут отдохнуть, помыться. Иначе матери с младенцем с самого рождения придется делить постель с другими детьми. Еще, если это необходимо, мы можем подать прошение в Воспитательный дом[36], если понимаем, что в противном случае новорожденного ждет недолгое и неласковое будущее.

– Алли, ну будет тебе.

Она откидывается на спинку кресла.

– Тетя Мэри, я думаю, мистер Кавендиш знает, что детей находят не в капусте.

В его глазах плещется веселье.

– Знаю, да. И еще, что дети не всегда рождаются, когда их ждут, или у тех, кто их ждет. Джордж рассказывал, что вы еще много помогали падшим женщинам, верно, мисс Моберли?

– Алли, что ты наговорила мальчишке?

Алли задумывается:

– Почти ничего, тетя Мэри. Но он что-то услышал в школе, и в этом возрасте любопытство всегда берет верх. Я велела ему спросить дядю Джеймса. Этим занимается моя мать, мистер Кавендиш. Я и не пытаюсь сочетать медицину с другими делами. А что вы? Ваша работа ведь тоже не оставляет вам времени на благотворительность?

– Не оставляет времени на то, чтобы заделаться филантропом. Но я стараюсь замечать окружающую меня нужду и также замечать то, что от моих замечаний никому лучше не становится и что сам я уже не могу свалить мое бездействие на мое же невежество.

Они улыбаются друг другу.

– Алли, возьми сэндвич, – говорит тетя Мэри. – Я точно знаю, ты не обедала.

«Пчела»

Альфред Моберли, 1880

Резьба, тисовое дерево, 6 × 2

Подписано АГМ, дата отсутствует

Провенанс: семья Моберли, завещано галерее «Виктория» Алетейей Моберли Кавендиш в 1929 г.

Это единственный достоверно атрибутированный пример работы по дереву авторства Моберли, этим ремеслом он занимался в начале своей карьеры, когда разрабатывал дизайн мебели, а в зрелом возрасте это стало для него чем-то вроде хобби. Пчела длиной с палец, достаточно большая, выточено все до малейших деталей, вполне возможно, что образцом ему послужили насекомые из коллекции Стрита. Пчела вырезана из тисового дерева – возможно, древесина взята у тиса, росшего на кладбище при церкви Святой Маргариты, известно, что он рухнул зимой 1879 года, – и чем ближе к жалу пчелы, тем чернее становятся кольца на древесине. Если глядеть через лупу, под щитком просматриваются инициалы АГМ; следует отдать дань точности и мастерству Моберли, которое не изменило ему даже в зрелом возрасте.

* * *

Оказывается, его легко перепутать с другим мужчиной. Он принадлежит к определенному типу – к определенному роду, – и пока она не увидит лица, ей подчас трудно понять: вот это поджарое тело, рыжие волосы и пружинистая походка – Том или не Том? Половина мужчин в Лондоне, в этой части Лондона, носят черные шляпы и пальто, держат в руках портфели. Он, как и всегда, приходит вовремя: перед омнибусом, в котором едет Том, расступаются толпы, шнурки распутываются сами собой, словоохотливые поставщики вспоминают о важных встречах. Если что-то перестает ладиться, говорит Том, – с ключами, с крышкой от шкатулки, где тетя Мэри держит вышивание, – на то всегда есть причина и его дело – отыскать эту причину, устранить неполадку, но чаще всего вещи ладят с Томом, и не только всякие машины и инструменты, которые откликаются на его мастерство, но и всякие будничные мелочи. Прачки не теряют его вещей, почта – его писем. Дорогая мисс Моберли, я хотел бы заглянуть к вам сегодня после обеда и подумал, что вам, возможно, захочется прогуляться по парку, раз уж, кажется, будет солнечно. Он очень серьезно относится к погоде. Она делает шаг назад, прячется за занавеской, как раз когда он, взбегая по ступенькам, вскидывает голову, прежде чем скрыться в портике. Когда раздается звонок, она замирает перед зеркалом, поправляет выбившиеся из шиньона прядки волос, разглаживает корсаж – обычные ритуальные прихорашивания; стоит ей сделать несколько шагов – и все будет по-старому.

Он подставляет ей локоть, когда они переходят дорогу, где кэбы и повозки теснят первые в этом сезоне открытые экипажи. Неожиданно для самой себя она берет его под руку и также неожиданно совсем не возражает, когда он не опускает руку и в парке. С тех пор как она последний раз вспоминала о них, платаны покрылись листвой, густой бирюзовой зеленью, слишком сочной, акварель с таким не справится, а вокруг фонтанов в квадратном пруду утята поспешают за матерями.

Он прижимает ее руку к своему пальто.

– В прошлом году в это же время я изо всех сил старался, чтобы меня не унесло в Северное море. Наверное, и тогда здесь цвели тюльпаны.

Она роется в памяти. Апрель. Пациенты с лихорадкой.

– А я даже и не знаю. Конечно же, я бывала днем на улице, но никаких воспоминаний об этом у меня не осталось.

Он ничего не отвечает. Может быть, она слишком мрачно это сказала?

– Вы строили маяк? – спрашивает она.

На солнце волосы у него кажутся еще ярче – цвета металла, какого нет в природе.

– В тот раз разбирал. Странное там место. Отмель, и такие низины, что каналы меняются из года в год. Башня стояла там три сотни лет, наверное, была вехой и для тех, кто плыл по морю, и для тех, кто ехал посуху, потому что в тех краях поля ровнее водной глади. Двадцать лет тому назад, когда Ричард Пенвеник впервые получил заказ на строительство нового маяка, судоходный канал там был, но через два года после этого случился сильный шторм. Волна может сдвинуть даже самую высокую башню, но в этот раз сдвинулось не здание, а сама вода. Наутро после шторма от канала остался ручеек в песке, такой и мальчишка может перейти, не замочив коротких штанишек. Мы, конечно, ждали, вдруг стечение обстоятельств, укравшее у нас воду, так же ее и вернет, и обслуживали этот ненужный маяк восемнадцать лет, пока наконец мистер Пенвеник не отправил меня снять механизм и линзу.