Сегодня ночью потише. У пациентки с лихорадкой произошел кризис, Алли тут и делать нечего, сестры куда лучше со всем управятся, но она все равно стоит в изножье койки до тех пор, пока температура не спадает и женщина, перестав наконец бредить, не проваливается в глубокий сон. Хирургическая пациентка просыпается, всхлипывая от боли, – лауданум и те же самые слова утешения, что уже говорила ей сестра, только сказанные более внушительным тоном. Обратно в кровать, туда-сюда по коридорам, где еще годами будут заперты ее сны, через здание, которое будет дольше стоять в ее памяти, чем на земле. Теперь она зайдет к тонувшей девушке, думает Алли. То, чему не находится слов днем, бывает, можно сказать теперь, в ночной час, среди болезни, когда все кажется разом и реальнее и нереальнее обыденного мира.

Она еще с порога замечает, что пациентка переменила положение – и навстречу ей идет сестра. Приступ кататонии, похоже, кончился, теперь, стало быть, они услышат ее историю. Нет такой любви, из-за которой стоило бы умирать, скажет она, нет такой любви, которая произрастает из смерти. Стыд можно простить, грехи – отмолить, каждому человеку можно помочь, даже в крайней бедности, и, по ее опыту, помощи больше всего заслуживают те, кто более всего удручен своей нуждой. Пациентку можно отправить в мамин приют, в Канаду, даже в тюрьму, захоти она сознаться в каком-либо преступлении, и там она сможет искупить свою вину. Нет такой жизни, скажет ей Алли, которую нельзя было бы изменить, спасти можно каждого. Нам под силу перебороть и тоску, и отчаяние. Что бы там ни стряслось с этой девушкой, кто бы там ни причинил ей боль, она ведь все-таки здесь, правда? И все-таки может начать все с чистого листа? Алли вот уже много месяцев – наверное, даже и лет – не открывала Библии. Быть может, сегодня она почитает Библию пациентке, чтобы ее здоровье – душевное здоровье – пошло на поправку.

Сестра Седли касается ее руки:

– У нее температура, мисс Моберли. Уже второй час. Мы как раз собирались идти за вами.

Алли спешит к ее койке, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить пациенток, спящих беспокойным сном в свете газовых ламп. Сестра подносит свечу. Глаза у пациентки открыты, но взгляд мутный, лицо красное. Дыхание шумное, быстрое. Алли кладет руку ей на лоб.

– Сто три[38], – говорит сестра Седли. – И не спадает. Я обтерла ее влажной губкой.

– Она пила хоть что-то? Ела?

– Нет. Я вливала ей в рот бренди с ложечки, но все вытекло наружу.

– Прошу вас, принесите немного бульону, пожалуйста. И ложку.

Соседка, которая все-таки не спит, усаживается поудобнее, чтобы ничего не пропустить.

– Я б ей в рожу плеснула этим бульоном. Сразу бы очнулась.

– И еще ширму, сестра.

Алли поглаживает руку пациентки, которую та теперь прижимает к груди, будто защищаясь.

– У вас немного поднялась температура. Скорее всего, вам жарко и у вас ноют руки и ноги, может быть, еще кажется, будто что-то тяжелое давит на грудь. Вам непременно нужно попить. И нам надо поддержать ваши силы, поэтому я сейчас дам вам немного бульону.

Ей хочется добавить, что в противном случае ей только станет еще хуже, но, может быть, именно этого и добивается пациентка. Дожидаясь сестры Седли, она сжимает холодную руку, вслушиваясь в учащенное дыхание. Пока Алли сидит с пациенткой, та закрывает рот и отворачивается – как знать, тоже отклик своего рода, – но есть она так ничего и не ест, и всю ночь температура только растет, и дышит она все тяжелее и тяжелее.

* * *

– Не могу, Аль, – говорит Анни. – Правда. Осталось всего три недели. Сейчас не время. Поедем после экзаменов, какая разница?

Она знает, что Анни права. Ей нужно бросить все силы на подготовку, правильно сочетать учение с отдыхом и физической активностью, чтобы добиться успеха. Четыре дня, один за другим, по шесть часов письменной экзаменовки, а затем, всю следующую неделю, – устные экзамены. Готовиться ей нужно, будто лошади – к забегу, все остальное подождет, все нужно отложить на потом. Но как быть, если что-то все время ее отвлекает, то и дело завладевая мыслями; может быть, тогда стоит все-таки взять и отвлечься, чтобы уже потом полностью сосредоточиться на зубрежке? Алли твердо решила вызнать, что случится со следующей пациенткой, которую доставят к ней после попытки самоубийства. Требуются подписи двоих – всего двоих – врачей, чтобы отправить пациентку в психиатрическую лечебницу, чтобы лишить ее – чаще всего, навсегда – самых основных гражданских прав. У сумасшедших нет свободы передвижения, нет права неприкосновенности личности. Безумцам, как и женщинам, нельзя голосовать, нельзя распоряжаться деньгами, жениться или выходить замуж, один росчерк врача – и они больше не в ответе за собственных детей, не владельцы своих домов. Все давно согласны с тем, что между безумием и нормальностью не существует четких границ, а кроме того, всем давно известно, что совершенно нормальных людей, бывало, незаконно объявляли безумцами. А значит, это немаловажная часть работы врача – решать, кого в этой нации эксцентриков можно спокойно оставить с его странными привычками и чудаковатыми идеями, а кто представляет опасность для себя и других. И еще – кто может смотреть за домом или за ребенком, а кто так увяз в собственном страхе и отчаянии, что отослать его в надежное, безопасное место с четким распорядком дня – значит совершить доброе дело. Ведь, казалось бы, способность распознавать такие состояния и различать их так же важна, как и умение отличить пневмонию от простуды или вывих от сложного перелома.

Анни закрывает учебник токсикологии, зажав палец между страницами.

– Ты совершенно права, Алли. Папа бы с тобой согласился. Напиши учредителям, предложи им внести изменения в учебный план. И я охотно съезжу с тобой в лечебницу после экзаменов. Но именно потому, что лечение умалишенных не входит в нашу программу, я не вижу надобности заниматься этим именно сейчас.

Алли, которая сидит рядом с Анни, облокотившись на спинку стула, перестает ковырять пальцем латунные заклепки на кожаной зеленой обивке. За окном синее небо, сад, который, наверное, полон солнца и шелеста листвы.

– Знаю. Но мне кажется, это как-то неправильно – получить диплом, ни разу не побывав в психиатрической лечебнице. Взять на себя такую ответственность, не отдавая себе отчета во всех последствиях. Не посмотрев хотя бы, куда мы отправляем пациентов. Вряд ли там все так плохо, как людям думается.

А если там и вправду все так плохо, тем более надо туда поехать, узнать, какой вред причиняли и далее будут причинять пациентам.

Анни берет ее за руку, поглаживает искусанные до крови пальцы.

– Я поеду с тобой. И обещаю тебе, что не отправлю в лечебницу ни одного пациента, прежде чем сама туда не съезжу. Но не сейчас.

* * *

Она опаздывает. Опаздывает на четверть часа. Ну конечно же, он уже ушел. Он человек занятой, у него осталось не так много дней в Лондоне, и если она не будет ценить его время, не сможет оказать ему такую простую любезность, если пунктуальность не входит даже в ее профессиональные навыки… Вон он, внизу, на причале под мостом, разговаривает с лодочником. Она подхватывает юбки, задрав их даже слишком высоко, и быстро сбегает вниз по каменным ступенькам.