– Да при чем здесь это? – взвился Генри. – Эдвард его сын, король ему поможет.

Отец утомленно потер лицо.

– Никакого родительского таланта у Лоренса и в хорошие времена не было, как, впрочем, и у сбежавшей королевы. Иногда мне кажется, что таким юным созданиям вообще не стоит заводить детей. Эдварда так подкосила смерть брата, потому что большую часть времени они были предоставлены сами себе, а в следующие десять лет король относился к нему как к худшему врагу, – и это, позволь заметить, никакими моими злодейскими планами не объяснить. Какого ума надо быть, чтобы всерьез возненавидеть ребенка за то, что он на пять минут потерял из виду надоедливого младшего брата?

– Ближе к делу, – уронил Генри.

Он чувствовал: отец клонит к чему-то, что ему не понравится.

– Как думаешь, что наш драгоценный Лоренс сделает, когда ты приведешь к нему наследника престола, считающего, что самое веселое развлечение – это игра в кубики? Поверь, он бы предпочел, чтобы Эдвард пал в битве – героическая смерть лучше позора. Убить его у Лоренса не хватит духу, так что он запрет его и будет до конца жизни держать под замком.

– Как ты запер Сиварда. Ты ведь такой хороший отец, – не выдержал Генри.

Будь Сивард безобидным дурачком, я бы никогда с ним так не поступил. Но он сам знал, что опасен. У него был твой дар, но не было ни крупицы твоей силы воли и бараньего упрямства. Если бы он жил среди людей, он вошел бы в силу еще до десятого дня рождения! – Отец с каждым словом говорил все громче. Видимо, Генри задел его за живое. – К Сиварду, кстати, все время приходили мы с Ингваром, а еще у него была отличная няня. А Эдварду на компанию рассчитывать не придется, так что я предлагаю тебе поступить милосердно.

– Как? – спросил Генри, хотя и сам уже все понял.

– Убить его так, чтобы ничего не успел понять, и сказать королю, что он погиб в битве с чудовищем, как герой.

Генри молчал, сжимая и разжимая кулаки. Хуже всего было то, что он знал: отец прав. Ему стало тошно, когда он представил, как Эдвард будет кричать и звать родителей, когда его запрут под присмотром какого-нибудь перепуганного слуги. Эдвард мечтал впечатлить отца, а теперь будет вызывать у него только страх, презрение и стыд, а матери и брата, которые, наверное, любили бы его даже таким, уже давно нет. Генри медленно отстегнул от пояса меч и протянул отцу.

– Я его отвлеку, – глухо сказал Генри.

У него все внутри болело от тоски, но он заставил себя сесть напротив Эдварда. Тому непонятный разговор уже давно наскучил – сидя на полу, он перекладывал с места на место драгоценные камни, чуть приоткрыв рот.

– Что… что ты делаешь? – спросил Генри.

Эдвард был, кажется, слишком занят, чтобы ответить, но тут Генри и сам заметил, что камни не просто валяются на полу. Они выложены в линию от темного к светлому, с аккуратными переходами в каждый следующий оттенок: фиолетовый, синий, прозрачно-голубой, и так вплоть до красного, который превращался в разбавлено-розовый и потом – в прозрачный.

– Не знаю, какой темнее, – этот зеленый или этот синий? – Эдвард показал ему два искристых камня. – Хочешь, скажу, как называется этот? Изумруд. Дедушка говорил, его зовут камнем надежды, а еще он лечит боль в суставах.

Генри вздрогнул, как от пощечины. Пятилетний Эдвард был тем же всезнайкой, что и обычно. Отец уже подошел к Эдварду сзади, удобнее перехватив меч, чтобы вогнать его в сердце, но Генри вскинул руку, и отец сразу остановился. На охоте этот жест означал: «Стой».

– Раскладывай дальше. – Генри взял у Эдварда из рук зеленый камень и положил в линию. – Этот темнее, чем синий.

А сам поднялся и оттащил отца в сторону.

– Нет, – твердо сказал Генри. – Он не сумасшедший. Просто… другой. Я за ним присмотрю.

– Как знаешь, – поморщился отец. – Я надеялся, что ты вырастешь и перестанешь подбирать по всему лесу выпавших из гнезда птенцов, но, видимо, люди не меняются.

Он собирался сказать что-то еще, но тут его взгляд упал на какой-то ящик, и он направился к нему. Генри мрачно сел напротив Эдварда и, подперев голову рукой, начал вместе с ним раскладывать камни по цвету. Он смертельно устал, и это занятие казалось ему ничуть не хуже, чем любое другое.

Прошло минут пять, и Генри заметил, что отец как-то подозрительно притих. Оказалось, он по-прежнему стоит рядом с тем же ящиком, держа в руках старый лист бумаги. Отец смотрел на этот лист каким-то странным, сияющим взглядом, будто там написано то, что он мечтал прочесть всю жизнь.

– Что там? – лениво спросил Генри.

Отец, словно очнувшись, сделал вид, что продолжает копаться в ящике, но Генри видел: на самом деле он просто накрывает лист вещами. Дурное предчувствие зазвенело у Генри в голове с такой силой, что, вскочив, он случайно наступил на линию камней, чем вызвал у Эдварда негодующий крик.

– Папа, что это?

– Ничего особенного, – взвинченным, насквозь фальшивым голосом сказал отец.

Обычно он сохранял полную невозмутимость, даже когда врал, и то, что он не контролировал свой голос, значило, что дело серьезно. Генри в два прыжка домчался до ящика и сунул в него руку.

Ударить его так, чтобы он этого не предвидел, было почти невозможно, – но отцу это вполне удалось. Кулак впечатался Генри в живот с такой силой, что он согнулся, задыхаясь и кашляя, а отец вытащил бумагу из ящика и сделал несколько шагов назад.

– Прости, Генри. Я… я этого не планировал, – сказал отец таким непонятным, отсутствующим голосом, что Генри стало по-настоящему страшно. – Я даже не понимаю, откуда Зверь мог такое взять. Но мне нужно… Мне нужно отлучиться и кое-что выяснить.

К счастью, лист был слишком древним и ломким, и отец не решился его свернуть. Он прижимал его лицевой стороной к себе, но верх листа под собственной тяжестью клонился назад, и Генри смог разобрать на нем одно слово, написанное крупным витиеватым почерком.

«Предел».

Генри задохнулся, словно его ударили в живот еще раз. Он вспомнил, что говорил ему Эдвард в тот вечер, когда они сидели на крепостной стене:

«И мне приснился другой сон. Как будто нарисованный Барс превратился в человека и сказал мне что-то непонятное: «Ключ у них. Не дайте им выйти за предел».

Генри знал, что Освальд и Джоанна забрали ключ от всех дверей, но никто так и не смог ему объяснить, что такое предел, и он забыл об этом разговоре. А теперь с острым, пронзительным ужасом Генри понял: вот оно. Тот самый момент, когда все, чего он добился, полетит в тартарары.

– Папа, стой! Эта штука принесет беду.

– Откуда ты знаешь?

Но Генри был не настолько тупым, чтобы передать отцу предупреждение Барса, – во-первых, с отца станется сделать что-нибудь просто Барсу назло, а во-вторых, может быть, отец не знает главного: чем бы ни был этот предел, выйти за него можно только с помощью ключа от всех дверей.