Генерал сказал, что он подстраховался. Это значит, что заказ на Симеона под контролем, причем не под обычным контролем, а под двойным заказом: если в определенный час жертва не будет убита, на работу выставляется другой исполнитель. Обычно двоих достаточно, чтобы цель точно была поражена.

Симеон пять часов как должен быть мертв. Второй исполнитель уже в работе.

Он звонил на мобильный мальчика, но тот не поднимал трубку. Ян позвонил Софии, и она ответила абсолютно спокойно, словно из другой жизни, в которой нет мрачного генерала, рассуждающего о том, какие плохие все, кто не любил Пашу. Словно никакой опасности нет. И спешки тоже.

— София, привет! Симеон дома?

— Нет, он полчаса назад уехал в больницу к Эмину. Я сделала, как мы договорились: вызвала водителя, поручила проводить Симеона до палаты и забрать.

— Понял. Если он приедет, сразу же звони мне, хорошо?

— Хорошо. Что-то случилось?

Ян остановился у чертового светофора, точно так же, как в тот день, когда бросил дело, чтобы спасать Симеона. Сейчас ситуация была ровно такой же. И снова он стоял перед выбором: если он скажет Софии, что Симеон в опасности, потом придется объяснять. Но зато она будет готова защищать, будет понимать, что вокруг опасность. Этого не будет, если ей ничего не сказать, но зато и объяснять потом ничего не надо.

Выбор же очевиден, думал Убийца.

— Он в опасности, — сказал Ян. — За ним может прийти женщина, девушка, в общем, лицо женского рода. Под любым прикрытием, но она хочет его убить. Если Симеон приедет до того, как я его найду, позвони мне, а потом заблокируй все двери и сиди в ванной вместе с ним. Возьми сейчас нож и положи его в ванной. Хорошо?

— Хорошо. Я все поняла. Я пришлю номер телефона водителя.

От водителя Ян узнал, что Симеон все еще находится в клинике, куда вошел десять минут назад. Они договорились, что визит будет длиться полчаса — значит, мальчик спустится уже через двадцать минут.

— Дождитесь меня, — сказал Ян. — Я его заберу.

— Тогда зачем я нужен? — спросил водитель. — Тогда я поеду.

— Нет, дождитесь меня.

— Я потрачу время, чтобы вас дождаться, а потом поеду пустой? Зачем мне это?

— Черт! Да я заплачу вам! Захотите, поедете следом!

— Ладно-ладно, не горячитесь так. Я вас подожду.

Ян бросил телефон на соседнее сиденье и утопил педаль газа в пол. Машина взревела и помчалась по проспекту Мира в сторону клиники.

— Может быть, вы расскажете мне, в чем дело? — спросил с заднего сиденья Владимир Садовников. Ян подпрыгнул от неожиданности: он совершенно забыл о пухляше, которого оставил в машине, велев прикрыться пледом и дышать через раз.

— Ты все еще здесь? — спросил он, взяв себя в руки.

— Вы велели мне сидеть тихо, — ответил Садовников.

— На твоем месте я убежал бы.

— Остановите тогда, я выйду.

Он не мог точно ответить себе на вопрос, почему он его не убил. Может быть, потому что Садовников вел себя послушно и содействовал? Но чего только люди перед угрозой смерти ни делают…

«Нет, дело совсем не в этом, — ответил Убийца, — а в том, что его помощница сказала, что слышала разговор босса с каким-то человеком. Босс сказал, что на поле, на котором погиб его сын, останется только выжженная трава. И осталось совсем немного, чтобы это поле было чистым. Полина догадалась, что ее бывший директор был как-то причастен к исчезновению сына генерала Озерова, она покопалась в интернете и нашла информацию о том судебном деле, где Мангиров был свидетелем. Дальше — дело техники: понять, что все причастные к тому делу умрут. Полина решила, что это касается только Садовникова, которому в наследство досталась программа. Но ты понял, что у мертвой Азизы остался ребенок, который также является травинкой на том поле. На том самом, которое должно быть выжжено. Ты понял, что Симеона тоже заказали. И ты понял, кто его убьет. Поэтому ты не пристрелил Садовникова — тебе опять было некогда. Если это не так — пистолет в бардачке, живой труп на заднем сиденье. Один выстрел — и никаких доказательств не надо».

— Не могу, выйдешь у больницы.

«То-то и оно», — усмехнулся Убийца.

Он взял в руки телефон и набрал Светлану, но она, естественно, не ответила. Он послал ей голосовое сообщение с требованием срочно перезвонить и сосредоточился на дороге.

«Ты сходишь с ума, Ян, — сказал Убийца в его голове брезгливым голосом. — Ты был профессионалом, человеком, способным решить проблему. Ты рос в мастерстве, становился все более востребованным, Те Самые Люди тебе поверили и поручили особую работу, которую ты завалил. И сейчас, вместо того, чтобы признать ошибки и попросить помощи, чтобы они помогли разделаться с проблемой, ты пытаешься помешать специалистам за тобой подчистить. Так должно быть. Есть люди, которые не мешают другим, а есть те, кто должен умереть. По причинам, которые от тебя не зависят, а потому они тебе неподвластны. Все просто, и не надо усложнять. Сделай, наконец, упражнение правильно: поверни в обратную сторону и выйди на улицу. Подыши воздухом. Дай событию произойти. Не мешай. А потом спокойно убери человека, который сидит на заднем сиденье рабочей машины. Реши проблемы, которых ты набрал больше, чем проститутка венерических штаммов. Останови машину. Останови».

— Заткнись! — заорал Ян. — Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Садовников в ужасе накрылся с головой. Ян посмотрел в зеркало заднего вида — там тряслись обтянутые пледом холмы.

Машина продолжала мчаться, автолюбители в ужасе виляли, позволяя старой «Мазде» пролетать там, где ей хотелось. Своя жизнь дороже воспитания хама. Ян гнал, вцепившись в руль и не позволяя себе думать о картинах, которые Убийца выкладывал перед глазами. Маленькое тело с простреленной головой на полу в реанимации; врачи склонились, чтобы помочь; кто-то делает массаж сердца и давит методично и сильно, ребра хрустят. Если он, конечно, жив. Но он не может быть живым с такой дыркой в голове. Да с любой в голове жить не сможет. Если Светлана добралась, то первым делом позаботится об этом.

Воздуха мало, Ян задыхался. В глазах помутнело. Он открыл окна. Ледяными ладонями по лицу захлестал ветер. Хотя бы можно дышать. Сквозняк трепал плед, обнажая укутанную задницу насмерть перепуганного Владимира.

«У меня есть сын, — услышал он в голове совсем другой голос. Не Убийцы. Голос, который он давно не слышал и забыл. — Я не помню, сколько ему лет, но он старше Симеона. У него другая жизнь, о нем заботится мать. Она ушла из профессии, стала домохозяйкой. Живет как обычный человек; наверное, даже кого-то встретила. У них собака, кот и еще какие-то птички или даже черепаха — Мите нравились черепахи с детства. Что ему нравится в его… шестнадцать? Или уже восемнадцать лет? Я не помню, сколько моему сыну лет, какого он года рождения. Я не знаю, кем он стал, каким ребенком был, каким вырос подростком. Я все это время занимался тем, что убивал людей, решал чужие проблемы. И только в последнее время начал делать то, что могло быть нормальным, — заботиться о Симеоне. Вот это последнее время хоть как-то можно притянуть к оправданию, и то — в системе нормальной жизни человека другая семья никогда не является уважительной причиной забыть о своем ребенке, который в этой семье не живет. По самым высоким стандартам, которые призваны регулировать ту деятельность, которую осуществляют любые родители (или должны осуществлять), я ничтожество, полное, абсолютное. Я никто ни для своего сына, ни для Симеона. Ну и кому я нужен? Кому принесу пользу? Я ведь должен быть полезным, чтобы меня любили. Я должен быть нужным, должен быть для кого-то кем-то, кого назовут своим человеком. Иначе зачем я? Как в этой нормальной жизни живут люди, которые никому не нужны, которые ни для кого не полезны?»