как от субъектов, так и от публики. Его глаза по-распутински горят, и он говорит, что человек описается в кровати ровно в 3:00 или наложит кучу в офисе ровно через две недели. Зрители – на взгляд, в основном среднего возраста – раскачиваются от восторга, шлепают по колену и промокают глаза платком. Каждый момент своей обнаженной зловредности Эллери сопровождает сильными околоротовыми сокращениями и заверением с поднятыми руками, что он только шутит, что он нас любит и что мы просто замечательные люди, которые явно отлично проводят время.

Мне после целого дня Управляемого Веселья номер Найджела Эллери не кажется особенно изумительным, уморительным или развлекательным, – но и не кажется депрессивным, оскорбительным или вызывающим отчаяние. И это странно. Это то же странное чувство, с каким слово вертится на языке, но не вспоминается. Здесь налицо какой-то критически важный факт о люксовых круизах: тебя развлекает человек, которому ты откровенно не нравишься, и ты обижаешься, но в то же время чувствуешь, что заслуживаешь его неприязнь. Теперь все шесть субъектов выстроились станцевать синхронный канкан в стиле «Роккетс», и шоу приближается к кульминации. Найджел Эллери у микрофона готовится к чему-то, где, судя по всему, присутствует яростное размахивание руками и изумительная месмерическая иллюзия полета. Поскольку из-за собственной опасной внушаемости мне важно не следовать слишком старательно гипнотическим указаниям Эллери и не увлекаться, я в своем комфортном голубом кресле обнаруживаю, что ухожу все дальше и дальше в собственные мысли – как бы творчески визуализирую свой собственный конроевский момент прозрения, мысленно отстраняюсь и окидываю взглядом гипнотизера, субъектов, публику, салон «Селебрити-шоу», палубу и весь теплоход с точки зрения человека вне борта, визуализирую «MV Надир» в ночи, прямо в этот момент, пыхтящий на север на 21,4 узла, пока сильный теплый западный ветер волочит луну через моток облаков, слышу приглушенный смех, музыку, гул «пап» и шипение улегающейся воды, вижу, зависнув над этим ночным морем, старый добрый «Надир» – сложно светящийся, ангельски-белый, озаренный изнутри, праздничный, царственный, дворцовый… да, вот – как дворец: он бы казался плавучим дворцом, величественным и ужасным, любому несчастному в ночном океане, одинокому в своей шлюпке – или даже не в шлюпке, а просто и ужасно барахтающемуся человеку за бортом, плывущему вдали от суши. Этот глубокий и творчески визуальный транс – истинный и случайный подарок Н. Эллери – продержался все следующие день и ночь, которые я целиком провел в каюте 1009, в постели, в основном глядя в чистейший иллюминатор, в окружении подносов и разнообразных шкурок, чувствуя себя, может, немного отрешенно, но в основном хорошо – хорошо, что я на «Надире», и хорошо, что скоро сойду, хорошо, что я выжил (в каком-то смысле) после того, как меня избаловали насмерть (в каком-то смысле), – в общем, я оставался в постели. И хоть из-за статического транса я пропустил на следующий вечер кульминационное ШПТ и Прощальный полуночный шведский стол, а потом субботнее причаливание и шанс сделать снимок «После» с капитаном Г. Панагиотакисом, зато возвращение ко взрослым требованиям сухопутной реальной жизни оказалось и вполовину не таким ужасным, как я уже было поверил после недели Абсолютно Ничего.

1995, первая публикация – в 1996 году в журнале Harper's под названием «Shipping Out» – «Отбытие»

Из сборника Consider the Lobster and Other Essays

Что-то мне кажется, это действительно конец

О романе Джона Апдайка «По направлению к концу времени»

Лишь о себе… я пою, ибо нет у меня другой песни.

Джон Апдайк, «Мидпойнт», Песнь 1, 1969

Мейлер, Апдайк и Рот – Великие Мужчины-Нарциссы[296], в свое время они доминировали в послевоенной американской литературе, сегодня же они состарились, и вполне закономерно, что перспектива их смерти служит своеобразной подсветкой приближающегося тысячелетия и всех этих онлайн-предсказаний о смерти романа в том виде, в котором мы его знаем. В конце концов, когда солипсист умирает, его мир уходит вслед за ним. А ни один американский романист не очертил внутренний ландшафт солипсиста лучше, чем Джон Апдайк; его восхождение в 1960-1970-е закрепило за ним славу одновременно и летописца, и главного голоса, вероятно, самого эгоцентричного поколения в истории со времен Людовика XIV. Как и Фрейда, Апдайка больше всего заботили смерть и секс (необязательно в этом порядке), и тот факт, что настроение его книг в последние годы стало еще более безрадостным, вполне понятен – Апдайк всегда писал в основном о самом себе, и с тех пор, как вышел неожиданно трогательный «Кролик успокоился», он стал исследовать все более и более открыто апокалиптическую перспективу собственной смерти.

«По направлению к концу времени» – это история о чрезвычайно эрудированном, успешном, нарциссистском и помешанном на сексе пенсионере, который в течение года ведет дневник, где исследует апокалиптическую перспективу собственной смерти. И еще это самый худший роман Апдайка (в сравнении с теми двумя дюжинами других его книг, которые я прочел), роман настолько неуклюжий и погрязший в самопотакании, что даже не верится, как автор мог позволить себе напечатать его в таком виде.

Боюсь, что предыдущее предложение можно считать заключением моей рецензии, и большая часть того, что я скажу дальше, будет просто направлена на доказательство/оправдание настолько неуважительной оценки. Во-первых, если позволите критику самому влезть в рецензию, ваш покорный слуга вовсе не озлобленный, брызжущий слюной ненавистник Апдайка из числа обычно встречающихся среди читателей младше сорока. На самом деле меня, наверно, можно классифицировать как одного из очень немногих фанатов Апдайка младше сорока. Я не настолько ярый фанат, как, скажем, Николсон Бейкер[297], но я все же верю, что «Ярмарка в богадельне», «Ферма» и «Кентавр» – великие книги, может, даже классика. И даже с тех пор как в 1981-м вышел «Кролик разбогател» и персонажи Апдайка начали становиться все более и более отталкивающими, причем, судя по всему, автор не замечал, что они отталкивающие, – я продолжал читать его романы и восхищаться блеском его описательной прозы.

Большая часть моих знакомых любителей литературы – это люди под сорок, многие из них женщины, и никого из них нельзя назвать большим поклонником послевоенных ВМН. Но особенно ненавидят, кажется, именно Джона Апдайка. И почему-то не только его книги: назовите имя этого бедняги – и вам придется несладко:

– Просто член с тезаурусом.

– У этого сукиного сына вообще есть хоть одна неопубликованная мысль?

– Он делает женоненавистничество литературой так же, как Раш[298] делает фашизм смешным.

И