этим трюком, и это замечательно, но меня все равно грызет чувство вины, потому что подобная тактика – комедия-как-буквализация-метафоры – все же не раскрывает более глубокой алхимии, благодаря которой комедия Кафки в то же время трагедия, а трагедия всегда заодно огромная и благоговейная радость. Из-за этого дальше, как правило, следует мучительный час, когда я сдаю назад, страхуюсь и предупреждаю студентов, что тексты Кафки все же, какими бы остроумными они ни были, не являются шутками в полном смысле этого слова и что простой и кладбищенский черный юмор, проскальзывающий во многих его личных заметках, – например, во фразе «надежда есть, но не у нас», – нельзя назвать магистральной темой его творчества.

Скорее в рассказах Кафки есть эта гротескная, роскошная и насквозь современная сложность, амбивалентность, которая становится мультивалентной логикой «подсознательного» в стиле «И + Или», – хотя лично я считаю этот термин всего лишь мудреным синонимом слова «душа». Юмор Кафки отнюдь не невротический, как раз наоборот – антиневротический, героически разумный, это, в конце концов, религиозный юмор, но его религиозность – в стиле Кьеркегора, Рильке и библейских псалмов; духовность Кафки настолько сильна, что на его фоне легковесно выглядит даже кровавая благодать от мисс О'Коннор, с полуфабрикатными душами на кону.

И именно поэтому, по-моему, остроумие Кафки непонятно нашим детям, ведь они выросли внутри культуры, в которой шутки – это развлечение, а цель развлечения – утешить или подбодрить зрителя, не наоборот[306]. И дело даже не в том, что до студентов «не доходит» юмор Кафки, а в том, что мы научили их, будто юмор должен доходить – точно так же, как научили, будто «я» – это то, что им просто дано от рождения. Поэтому не удивительно, что они не способны оценить реально главную шутку Кафки: что отчаянная борьба за свое человеческое «я» всегда приводит лишь к осознанию, что твое «я» от этой отчаянной борьбы неотделимо. Что наш бесконечный и невыносимый путь домой – это и есть наш дом. Это сложно описать словами или нарисовать на доске, уж поверьте. Ты можешь сказать студентам, что, наверно, это даже хорошо, что Кафка до них «не доходит». Ты можешь попросить их представить, что его рассказы – это как бы дверь. Вообразить, как мы стучим в эту дверь, все сильнее, стучим и стучим, мы не просто ждем, когда нас впустят, нам нужно, чтобы нас впустили; и мы не знаем, почему, зато чувствуем, чувствуем это отчаянное желание войти, и все стучим, бьемся и выбиваем ногой. И наконец дверь открывается… но открывается наружу – все это время мы были внутри, там, где и хотели быть. Das ist komisch.

1998, первая публикация – в том же году в журнале Harper's под названием «Laughing with Kafka» – «Смеяться с Кафкой»

Вид из окна миссис Томпсон

Место: Блумингтон, Иллинойс

Даты: 11–13 сентября

Тема: очевидна

Синекдоха

Истинные представители Среднего Запада, жители Блумингтона, не то чтобы недружелюбны, скорее довольно сдержанны. Незнакомец вам тепло улыбнется, однако за этой улыбкой обычно вовсе не следует типичная болтовня из тех, что мы слышим в залах ожидания или в очередях. Но теперь, спасибо Кошмару, нам есть о чем поговорить, словно мы все каким-то образом были там и видели эту катастрофу. Пример: из разговора в очереди на заправке «Бёрвелл ойл» (которая как «Нейман Маркус» от мира заправок, ибо расположена в самом центре города напротив двух главных улиц, и еще там самые низкие цены на табак – не заправка, а муниципальное сокровище) между женщиной-кассиром в фартуке с логотипом Osco и мужчиной в джинсовой куртке (которую он превратил в жилет, отрезав рукава): «Мои мальчики думали, что это какой-то фильм типа „Дня независимости“, пока не обнаружили, что этот фильм крутят по всем каналам» (женщина не упомянула возраст детей).

Среда

Флаги всюду. Дома, офисы. Это странно: я не видел, как вешают флаги, но к утру они были везде. Большие, маленькие, обычные, флаги размером с флаг. У многих домовладельцев здесь рядом с входной дверью есть специальные кронштейны для флагов – те, что привинчивают на четыре крестообразных винта. Плюс тысячи маленьких, ручных флажков-на-палочках, которые мы обычно видим на парадах, – в некоторых дворах весь газон утыкан десятками флагов, словно они как-то выросли здесь за ночь. Люди, живущие вдоль сельской дороги, прикрепляют маленькие флаги к своим почтовым ящикам. Флаги прикреплены к радиаторным решеткам и антеннам автомобилей. У некоторых зажиточных людей есть даже флагштоки; их флаги приспущены. Многие жители домов вокруг Франклин-парка и дальше по восточной стороне вывесили огромные, многоэтажные флаги прямо на фасадах своих домов, как хоругви. Где люди покупают флаги таких огромных размеров, или как они крепят их на домах, или когда, – для меня загадка.

У моего собственного соседа – бухгалтера на пенсии и ветерана ВВС с практически феноменальной способностью ухаживать за домом и газоном – во дворе стоит анодированный флагшток обычного размера, установленный в основание из 18-дюймового армированного цемента, и это не очень нравится остальным соседям, потому что им кажется, будто флагшток притягивает молнии. Он говорит, что просто приспустить флаг недостаточно, существует специальный этикет: сначала ты должен поднять его на самую вершину и только потом спустить на середину. В противном случае это будет выглядеть как оскорбление. Его флаг натянут и хлопает на ветру. Он, несомненно, самый большой на нашей улице. Еще слышно, как в кукурузных полях на юге шумит ветер; этот звук отдаленно похож на шум прибоя, когда стоишь в двух дюнах от побережья. В фале флагштока мистера Н. есть металлические элементы, которые звякают о флагшток в ветреную погоду, и это тоже не нравится соседям. Наши подъездные дорожки совсем рядом, и сейчас он стоит на стремянке и полирует флагшток специальной мазью и замшевой тряпочкой – серьезно, я не прикалываюсь – хотя на утреннем воскресном солнце его металлический флагшток действительно сияет как Божий гнев.

– Ваш флаг чертовски хорош, мистер Н., и флагшток тоже.

– Еще бы. За такие-то деньги.

– Сегодня флаги повсюду, видели?

Он смотрит вниз, на меня, и улыбается, немного мрачно.

– Впечатляет, а?

Мистера Н. вряд ли можно назвать дружелюбным соседом. Я знаю его лишь потому, что наши церкви играют в софтбол в одной лиге; и он вносит свой вклад тем, что с великой серьезностью помогает вести командную статистику. Мы не близки. И тем не менее он первый, кого я спрашиваю:

– Скажите, мистер Н., вот, предположим, приедет к