не совсем он колодец, а, если присмотреться, то и не колодец вовсе, хоть и устроен во всем как тот. В нем на самом деле вход в Навь темную сокрыт. Хотя, что уж там, сокрыт. Кому надо, тот и так про все знает.

Вообще, как было уже речено, весь этот чахлый лес, что вокруг дуба лепится и аж до самого севера простирается, таки называется Навью, только светлой. Темная же Навь – в колодце скрывается, в темноте и непроявленности, как ей и положено. Зато перед калиновым мостом, по левому берегу Пучай-реки, самая что ни есть Явь цветет и пахнет. Самая жизнь здесь и происходит.

Разобрались? Вот и ладушки.

Тот поток, что в колодец сбегает-опускается, из него в самой глубине помимо звездочек образуется река Забвения. Темная, тяжелая и густая, как патока, вода течет неслышно, туманы ее берега укрывают, тени ее оберегают. Души усопших из Яви переправляются по калиновому мосту, спускаются в колодец, там их встречают, кому положено, и провожают в темную Навь покойную. Едва они через реку Забвения по другому мосту, стеклянному, переправятся, как и все, считай, пропали. Нет тогда никому возврата.

Раньше, в прежние времена, за прохождением душ людских в Навь темную присматривала Ягодина Ниевна, лично. Строго присматривала. Ей завидовали недалекие, говорили, что это так легко, с умершими общаться, в печали их купаться. Думали, синекура старой ведьме обломилась, легкий заработок, иными словами. Потому и слухи распускали. Только слухи – не руки, по рукам ударить можно, со слухами сложнее. На каждый роток, известно, не накинешь платок.

Те, кто слухи распускал, ничего не понимал на самом деле, что никакого прибытка в этом деле вовсе нет, а сплошная общественная нагрузка, головная боль и некомпенсируемый моральный вред.

Теперь же, когда мамаша Фи отошла от дел – от навьих дел, – и ее обязанность присматривать за дорогой до дуба Мильяна взвалили на Горыныча, все разговоры про злоупотребления как-то быстро поутихли.

А все потому, что мамаша – женщина, хоть и не первой молодости.

Женщине всегда трудно. Ей завидуют, ее репутацию очернить пытаются.

К чести мамаши Фи, она и прежде с черными наветами справлялась, и теперь справляется. Очаг в корчме ее не просто так день и ночь горит. И вода в котле не просто так кипит.

Но вернемся к Карачуну с его заботами.

Он так торопился, так припустил на последнем отрезке дистанции, такой устроил спурт, что не успел вовремя притормозить, и со всей дури врезался в колодезный сруб. Получился такой громкий бадабум, и такая основательная встряска, что пуганая ворона, в кроне дуба затаившаяся, со страху немного обгадилась на нарушителя спокойствия и с шумом да хлопаньем крыльев свалилась с ветки. После чего, голося истошно «Караул! Караул! Караул!», она умчалась в северную сторону окоема, само туда, где расположены Мары-царевны владения и чертоги.

Светлая Навь – это ее вотчина.

Темная Навь – владения Чернобога.

За переходом между ними тоже Мара присматривает.

Быстро скинув мешок с закорок, Карачун распустил завязки и, перегнувшись через край сруба колодезного, высыпал содержимое вниз. Обычно усопшие опускались в Навь неслышно и невесомо, как тени теней. Темный же бросил вниз останки Бармалея целиком, как они были, уверенный, что обратного исхода ему оттуда не будет. И он знал, о чем думал.

Опорожнив поклажу, чуть посомневавшись, он и мешок бросил туда же. Пусть, подумал, чтоб и следов не осталось. Потом, замерев у края, он долго прислушивался, как, постепенно затихая, звенят и бьются в глубине осколки льда о стенки колодца. Когда все стихло, отряхнул руки и, довольный проделанной работой, зашагал обратно, не слишком-то заботясь, что кто-то мог его на этой дороге заметить. И что? Он у себя дома! Почти.

Подойдя к Калинову мосту, Карачун замедлил шаг, остановился, а потом решительно свернул в сторону расположившегося на берегу Горыныча.

– Ну, что, хохол, прищурился? – спросил он змея насмешливо. – Наливай чистую!

– У-у-у-у, ты какой! – засмеялся ответно Горыныч, притворно грозя дружку пальцем. – Никогда мимо не пройдет! А все почему? А потому, что знает, где лучший продукт производят и наливают. Что на этот раз празднуем? Или просто так? Ты так несся, будто боялся опоздать. Успел?

– Успел! Все успел! – с гордостью доложил Злозвон и радостно прозвенел сосульками. – Праздновать победу будем.

– Полную и окончательную?

– Пока промежуточную, но очень важную!

– Промежуточная, еще и самая приятная бывает, – осклабился Горыныч. Он жестом пригласил Карачуна к своему столу и, не медля, наполнил стопки чистым, особой прозрачности продуктом. – Будем!

Сосуды сдвинулись, и понеслось! Звон чарок смешался со звоном сосулек, утробные глотки с благородной отрыжкой.

– Оооо! – выпучил в удивлении глаза Карачун, хватив первую рюмку. Воздуха и слов выразить свое восхищение ему явно не хватало.

– Всяк пьет, да не всяк крякает! – поощрил приятеля Горыныч.

Старые знакомцы встретились в ловкий, в удобный для обоих момент – почему бы им не расслабиться? Тем более, им всегда есть о чем поговорить, что обсудить.

Горыныч заступил на дозорную службу у Калинова моста сразу после того, как оставила ее Ягодина Ниевна. Но если у старушки, помимо того, других дел было много, Горыныч ничем таким не занимался, потому скоро и заскучал. Надраивать до блеска, до жара свой чешуйчатый медный доспех, из-за которого прилипло к нему прозвище Змей, ему скоро надоело. Да сколько можно его драить?! Он и так, и в ночи, как жар, горит! И от скуки, прямо на кордоне, наладил он медный же перегонный куб, путем многократных опытов добился требуемой чистоты и крепости продукта, ну и, мало-помалу, к употреблению оного пристрастился.

А, между прочим, был Горыныч начальником огненных дел в обоих, живом и неживом, жилом и нежилом сегментах пространства, повелителем пламени и распределителем термических потоков. Потому, зимнюю стужу переносил довольно легко, согреваемый снаружи близким пробеганием огненных вод Смородины, а изнутри подходящим градусом самогонного конденсата.

Был же Горыныч родом из южнорусских степей, оттуда и вынес ценные навыки выживания и практическую сноровку. Потому и не кружило ему голову, и не колдобило от смрадного духа реки. Кто пробовал самопальную горилку из сахарной свеклы сваренную, того ничто крепко пахнущее уже смутить не сможет.

Чтобы не сойти с ума от служебного напряжения, забавлялся Горыныч еще тем, что время от времени плевал огнем в проплывавшие мимо по реке деревья да в сугробы на противоположном берегу. Льды от его огненных бомб