— Этот Чернов меня путает. Он нездоров, пусть и делает свое дело умело, — говорил полушепотом, чтобы не слышал стоявший рядом, гордо подбоченясь, командир гарнизона Горчаков, Ивану Хованскому его сын Петр на площади Могилева, наблюдая, как бьет хлыстом по спине Могилевского шляхтича, помогавшего партизанам, сам полковник Чернов. Полковник так мастерски работал плетью, что после каждого удара от окровавленной спины отлетал кусок кожи или мяса.

— Да, он болен, — кивал Иван Хованский, — в нем явно возродился дух Малюты Скуратова, но для войны такие люди нам пока нужны. Он и его головорезы за час сделают то, что мы не сможем за целый месяц. А вот после войны… Очень бы я хотел, чтобы в последнем бою Чернова убили. Но пока только этот человек способен принести мне на серебряном блюде голову Кмитича.

Хитрый и осторожный, как лис, злобный, как хорек, Чернов пьянел от вида крови, изучал самые извращенные казни времен Ивана IV, и под его пытками люди выдавали любые секреты. Чернов клятвенно обещал извести отряды Тышкевича и Багрова, выбившие московитские гарнизоны из Друцка, Казимира и атаковавшие Борисов… Но и партизаны оказались не простаками. Стычка с Багровым не привела к полной победе Чернова — партизаны ушли, а сами каратели потеряли до пятидесяти человек убитыми. Еще двенадцать человек из разведывательной группы было истреблено партизанами совсем недавно, при попытке поймать «языка». Под пытками один пленный повстанец проговорился, что Багров — это молодая женщина, а сам отряд Багрова собирается в Казимир на воссоединение с Тышкевичем, чтобы вновь попытаться отбить Борисов и помочь Могилеву. «Багров — женщина?!» Чернов был удивлен, затем взбешен и жутко заинтригован. Он, словно сухой порох, загорелся мыслью во что бы то ни стало перехитрить отряд Багрова и Тышкевича и разбить их поодиночке до того, как они сольются в одно подразделение — иначе справиться с партизанами, в самом деле, будет намного труднее. Самолюбивый и азартный московитский полковник не мог себе позволить, чтобы его обошла какая-то баба!

Отряд Багрова тоже торопился. Елена спешила в Казимир, зная, что времени мало. Стычка с карателями Чернова и спасение Кмитича задержали продвижение партизан, но Елена считала, что все это стоит свеч — теперь с ними Кмитич, опытный вояка, боевой полковник, и дела пойдут лучше. Как бы ни уважали Елену в отряде, самой ей явно не хватало сильной мужской руки и плеча, которые пропали с гибелью командира Багрова. Теперь же она очень надеялась на Кмитича. К тому же, в отличие от Багрова, этот человек был ей далеко не безразличен. Она полюбила Кмитича с первого взгляда еще там, в Смоленске, впервые увидев его на коне — такого красивого, мужественного и простого, запросто разговаривающего с ней, уличной девкой, без всякого желания унизить ее, оскорбить, как порой делали богатые шляхтичи. Но то была другая жизнь, и она была другой… Сейчас же Елена, видя, что Кмитич смущен их близостью, размышляет, как же относиться к ней дальше, сама подошла к нему и, взяв за руку, сказала:

— Все мы сделали правильно. Не думай ни о чем. Но мы не можем быть вместе. Ты князь. Я непонятно кто. Волчица. И ты женат.

— Женат… — Кмитич рассеянно улыбался. — Кажется, это все осталось в другом мире, нереальном и заоблачном. Сейчас я такой же волк, как и ты.

— Этот заоблачный мир станет скоро реальным, и, когда закончится война, ты вернешься к своей семье. Помнишь солнечное затмение? Нам обоим в какой-то миг стало страшно, показалось, что тьма победила солнце и теперь постоянно будет ночь. Тьма на мгновение объединила нас, а свет вновь разъединил. И свет победил, победил и наше греховное влечение друг к другу. Победит свет и сейчас.

— И ты думаешь, это скоро будет? — Кмитичу не верилось в скорую победу. Уж слишком много разрухи и крови видел он с одной стороны и неразберихи с другой, чтобы говорить о быстрой победе так уверенно, как Елена.

— Так, Самуль, скоро. Московское войско подавлено и готово бежать. Лишь Хованский представляет из себя какую-никакую силу. Тут однажды пришел к нам отряд Матвеева, чтобы расправиться с нами. Его встретили в лесу. Посидели в веске Лоши-ца, поговорили, предложили уходить без боя. Он так и сделал. Ушел, доложив, что нас разбил. А сказал он следующее: «Мы уже сыты по горло этой войной. Сам не знаю, что мы здесь делаем, лишь умираем сотнями. Все равно скоро уйдем, земля здесь не наша, и воюем не понять для кого и чего». И если так говорят московитские командиры, то царь здесь долго не продержится. Московитяне уже сами не хотят воевать, понимая, что зашли слишком далеко. Их силы иссякают, их уверенность пропадает. Но… иной человек Чернов. Он есть бешеный волк. Пока его не убьешь, он не успокоится. Ему плевать на смысл войны и конечный результат. Он просто любит ловить и казнить людей…

Рана на голове Кмитича заживала. Два раза к нему в землянку приходил поп-перебежчик из Друцка, осматривал рану, перевязывал, успокаивал, говоря, что раненый идет на поправку. Кмитич смотрел на попа, находил его отдаленно похожим на того, которого он повстречал во время собственного «рейда» в Друцк, но все же другого, без бороды, решительного, храброго, да и явно моложе. Был в лагере и еще один московит — бывший царский пехотинец Кузьма. Этот меря также говорил по-русски с сильным окающим акцентом и на расспросы Кмитича, почему же он оставил своих, отвечал:

— Свои остались в Пайке. Царь мне не свой. Не свои мне и священники и командиры его войска. У нас боги запрещают людей убивать, а у них убивать можно.

— Ну, ты, это, поосторожней насчет христианского бога, — нахмурился Кмитич, — многого ты еще тут не знаешь. Что касается православия, то ты его пока и не видел настоящего.

— Может, и так, — кивал Кузьма своей молодой белокурой бородкой, — но все равно не понимаю я этой войны. Вот разобьем царя побыстрее, я и вернусь домой, где все понятно и знакомо…

Отряд располагался в лесу между двумя весками. В лагере царил веселый задорный дух. Скорее всего, оттого, что было много молодых людей. Уже знакомый Кмитичу Василь крутил свою колесную лиру, напевая то песню о славном Витовте, то другие старинные рыцарские песни литвинов. «Кого-то он мне все равно напоминает», — думал Кмитич, глядя на Василя… Из почти тысячи партизан более двухсот составляли женщины и дети. Партизаны запросто ходили в две соседние вески в гости, ще пополняли свой запас провианта. К удивлению Кмитича, они часто отправлялись туда по двое или трое совершенно безбоязненно, женщины ходили вместе с детьми без мужчин. Это тревожило Кмитича, он спрашивал Елену, но та успокаивала полковника:

— Тут мы дома. Тут нет московитов нигде за сотни верст.

Елену Кмитич и вправду с трудом узнавал — спокойная, серьезная, решительная. Она мало напоминала ту смоленскую жрицу любви, хотя, в принципе, почти не изменилась внешне.

Как только оршанский полковник окончательно выздоровел, отряд из семи сотен человек спешно собрался и двинулся по заснеженным тропам к городу Казимиру. Около пятидесяти мужчин остались в лагере. Зима уже заканчивалась, но февраль литвины не зря прозвали лютым: переход осложнялся тем, что все время шел снег, сыпавший то мелкой крупой, то густыми хлопьями, из-за пелены которого едва была видна спина впереди ехавшего всадника. И, видимо, из-за этого снежного хаоса отряд сбился с дороги. Кажется, крыши и башни Казимира должны были вот-вот появиться из-за деревьев, но вместо этого отряд проехал через какие-то заваленные снегом сопки не то выжженного леса, не то высохшего болота. Партизаны въехали в ельник.