– Вот. Возьми лучше мою. – Я протянул ему сигарету из запасов Пуделя.

Сигарету Крысеныш, конечно, взял, но сунул ее за ухо, а потом взял еще одну и раскурил ее от спички, прикрывая огонек костлявыми руками; лицо его в свете костра казалось ярко-красным.

– Это твой костер? – спросил он.

Я кивнул.

– Классный! – похвалил он. – Тебя как зовут?

– Зигги.

– А меня Ли. Это там твой велик? – Свой велосипед я оставил подальше от костра, прислонив к большому валуну возле Долгого Пруда. Я кивнул.

– Классный, – снова похвалил Крысеныш.

После чего мы в основном молчали. Просто стояли и курили, глядя, как кладовая Пуделя превращается в языки пламени. Мальчишки из предместья «Саннибэнк», как правило, не слишком разговорчивы. Они играют в футбол, едят чипсы, курят самокрутки. Вместо «Привет!» они говорят «Все путем?» или просто кивают, а то и сплевывают. У них там целый язык плевков существует. У них вообще все совсем другое – и школа, и все прочее.

А через несколько минут примчался Пудель. Хотя он, как только дым увидел, сразу затормозил. Но я еще раньше успел заметить, как он поднимается по тропинке на холм между Долгим Прудом и Шурфом, и пошел ему навстречу, лавируя между старыми автомобилями, валунами и древними холодильниками. Мне не хотелось, чтобы он меня вместе с Крысенышем увидел.

Притаившись за валуном, я выждал, пока он пройдет мимо, а потом вышел на тропу у него за спиной.

– Что случилось? – спросил он.

Я мотнул головой туда, где на холме, метрах в пятидесяти от нас, стоял Крысеныш. Отсюда он, пожалуй, выглядел несколько крупнее, чем на самом деле, и в отблесках костра казался даже опасным.

– Это кто? – удивился Пудель.

– Не знаю. Какой-то саннибэнкер.

Пудель с обитателями предместья «Саннибэнк» общего языка не находит. Он вообще из тех, кого саннибэнкеры любят подкараулить в парке и запугать настолько, что они сами отдают деньги, выданные им на обед. Крысеныш по-прежнему возвышался на холме и в нашу сторону не глядел, любуясь пылающим костром. Вокруг сильно пахло горящей резиной, дымом и табаком; в воздухе витали клочки обгоревшей бумаги и всевозможные тайны.

Пудель беспомощно смотрел в ту сторону; он, разумеется, был уверен, что все это дело рук Крысеныша. Жаль только, что среди его барахла не было ничего особенно ценного. Вот что я бы сжег с удовольствием! Я бы даже и дом Пуделя спалил. Или его самого!

– Ты был у мистера Кларка, – сказал я прокурорским тоном.

Пудель удивленно на меня посмотрел.

– А что такого? Он сам меня пригласил. Сказал, чтобы я приходил к нему в любое время. Он так помог мне… с моей проблемой!

– Это с каких же пор он тебе помогает?

Меня снова охватил гнев. Неужели Пудель перешел к решительным действиям? Неужели он так ничего и не понял? Что ж, возможно, придется дать ему еще один урок. А ведь он плакал как ребенок, когда мы тех кроликов топили. Хотя это, конечно, уже давно было.

К тому же это мне и самому, наверное, было нужно. И я тут совершенно не виноват: виновато Мое Состояние; это оно заставляет меня порой совершать ужасные вещи. Иной раз я и впрямь захожу слишком далеко. Но раз уж Господь создал меня таким – а так, похоже, считает не только мой отец, но и все в нашей церкви, – тогда пусть Он за это и отвечает. Вот с Ним можете и разбираться по поводу моих преступлений.

А Пудель снова уставился на Крысеныша.

– Ублюдок чертов! – вырвалось у него.

– Надо его как следует проучить, – сказал я, тоже глядя на Крысеныша, но думая о Пуделе.

Пудель с сомнением на меня посмотрел:

– Как?

И я объяснил. Тем более Шурф был совсем недалеко, и если бы нам удалось подманить Крысеныша к самому краю и заставить его заглянуть в воду…

– Все будет хорошо, – сказал я, заметив испуг Пуделя. – Он только окунется, и мы сразу же его вытащим.

Но Пудель неуверенно промямлил:

– Ничего не выйдет, Зигги, он нас просто убьет. Он же самый настоящий псих.

– Не убьет, – сказал я. – Он же насквозь мокрый будет. И потом, нас все-таки двое против одного. Зато он впредь будет знать, что с нами связываться не стоит, и никогда больше сюда не придет.

Пудель закусил палец.

– Ты останешься со мной? Ты обещаешь? – спросил он.

– Конечно, останусь. Обещаю.

– Ну ладно.

Все еще не сводя глаз с Крысеныша, он начал продвигаться по направлению к Шурфу. Крысеныш даже не обернулся. Рев костра все еще был слишком силен.

– Встань на краю. Вон там, – сказал я. – А потом мы его позовем.

– И что мы ему скажем?

Я пожал плечами.

– Скажи, что видел там чье-то тело. Притворись, будто видишь, как оно там плавает.

Пуделя передернуло.

– Ну же, давай! – сказал я. – Что тебе, притвориться трудно? Придвинься еще чуть ближе…

Тут-то все и случилось. Ей-богу, Мышонок, я не хотел, чтобы так вышло. Нет, я, конечно, имел в виду нечто подобное, но совсем не это. А это был просто несчастный случай. И я тут совершенно не виноват. Ведь обречены даже самые лучшие планы мышей и людей…[98]

Что возвращает нас к разговору о тебе, Мышонок.

Интересно, а как настоящие преступники справляются с чувством собственной вины? Я, например, пришел сегодня на работу, совершенно уверенный, что в башне меня уже ждет полиция и сейчас мне предъявят обвинение в краже досок почета, являющихся собственностью школы «Сент-Освальдз». Ночью я спал очень плохо, урывками; я был абсолютно убежден, что утром меня арестуют, и даже заготовил небольшую речь, которую собирался в этом случае произнести.

Хотя виноватым я себя, в общем-то, не чувствовал. Но был уверен, что мое лицо непременно меня выдаст, а потому даже несколько растерялся, когда у меня в классе появились вовсе не полицейские, а страшно раздраженный Дивайн с ярко раскрашенным садовым гномом в руках.

– Стрейтли, можно вас на минутку? – сказал он.

В классе уже начинали собираться ученики. Некоторые сидели и читали, другие оживленно болтали друг с другом. А мои любимые «хулиганы» – Аллен-Джонс, Сатклифф, Тайлер и Макнайр – бурно обсуждали свои подвиги, совершенные в минувший уик-энд и, похоже, сопровождавшиеся музыкой, песнями и боевой раскраской, которая в виде лака различных оттенков все еще виднелась у них на ногтях.

– А что, нынче и мальчики пользуются лаком для ногтей? – спросил я у страшно гордого собой Аллен-Джонса. Я обычно очень спокойно отношусь к нарушениям школьного дресс-кода, и моих учеников это вполне устраивает, но в данном случае им явно хотелось меня шокировать, и именно поэтому я сперва сделал вид, что абсолютно ничего не заметил.