А всюду поцелуи, смешки да ласки нежные. Всюду Лада правит, да то не про нее. Не выдержала Святослава более чужого счастья, встала из-за стола да прочь пошла, к терему направляясь. Мстислав за ней кинулся.

– Почему уходишь, чай, не по нраву?

– Не по нраву, Мстислав. Гуляния на Купалу – то для молодых и любящих.

– А ты не молода, что ли?

– Молода, да никем не любима.

Мстислав от таких слов вспыхнул, но сдержался.

– Глупости! – ответил только. – У тебя еще все впереди.

Святослава лишь рассмеялась горько.

– К несчастью, у меня уже все позади! Никто не хочет меня приголубить да в жены позвать. Никому не нужна срамница болгарская. Я то и сама понимаю, вот и не ропщу.

– Перестань, – сказал Мстислав и остановил ее, взяв за руку. – Кто полюбит тебя по-настоящему, на это не посмотрит.

И взглянул на нее глазами своими голубыми, будто сказать что-то хотел, да не решился.

Святослава далее двинулась, не заметив смущения сотника, а когда отошли от празднующих прилично, попросила молодца:

– Ты бы шел обратно, Мстислав, да гулял. Ты молод и красив. И болгарки на тебя вон как поглядывают, я все заметила, – она улыбнулась.

– Но я тебя стеречь взялся, вот и отведу до дому.

– Не стоит, – сказала спокойно девица и руку ему на грудь положила. – У меня кинжал с собой. Болгары меня не тронут, а ваши все на гулянии. Да и побыть я одна хочу. Вот и прошу оставить. Тем более что мне грозит, поругание? Так я и не девка давно, поневоле много… – тут Святослава осеклась. Лишнее сказала, но понадеялась, что друг ее не понял. – Лучше иди.

И сама ушла прочь от сотника, ответа не дождавшись.

Мстислав же еще долго ей вслед смотрел. Грудь его от волнения высоко вздымалась. Понял, что за тайну она хранила и за что Волк ее срамницей назвал. Все понял да расслышал. И на друга своего еще пуще разозлился. Разве можно девицу упрекать, что попользовались её красотой да слабостью! Чай, не по ее же воле то было? Да и кто удержится от прелестей таких, как у Святославы? Дурак лишь только! Вот и пропала девица из-за красоты своей. Да ее за то еще больше любить надобно и миловать, раны девичьи лаской залечивать. А его друг нехорошо поступает, срамницей понося, ой как нехорошо. Развернулся молодец да пошел обратно на гуляния, полный решимости с воеводой поговорить серьезно.

***

Волк же хоть и выпил медовой, но был трезв, как стеклышко, ни хмельному, ни бабам его рассудком управлять не позволял. Знал о том Мстислав, вот и позвал в сторонку. Решил сейчас поговорить, как друг с другом, на равных, а не завтра, когда он под начало воеводы снова встанет.

– О Святославе толк хочу вести, – сказал молодец.

Волк замер в ожидании. И почему ему на Купалу опять об этой девке напоминают, когда его болгарки ждут?

– Ты ее тогда срамницей назвал, помнишь?

– Ну, помню.

– Я понял, почему. Только смотри, Ярослав, я с тобой как с другом хочу поговорить, как брат твой названый.

– Так говори, не тяни! Будто лучше времени и места не найти было о ней толковать, – съязвил Волк, но Мстислав намека не заметил, был взволнован слишком.

– Так вот, – начал Мстислав. – Было у Святославы ранее всякое, вот ты и зовешь ее скверным словом. Только нехорошо, Ярослав, поступаешь. Что по неволе было, зато девок жалеют, а не обзывают.

– Да? А если по неволе было много раз? Да еще и в хлеву среди свиней, куда она по своей воле служить пошла да оставалась, позор снося?

– А ты откуда о том ведаешь?

– Сама сказала.

Мстислав замолчал. Не знал того, но еще пуще стал в своей правоте убеждаться.

– Тебе девица душу свою открыла, самое позорное и сокровенное сказала, а ты плюнул туда и потоптался, отвернувшись от нее.

– А что мне ее, к груди своей прижать? Да делить с другими?

– Да ее ли в том вина? Она вон какая красивая, вот и не избежала участи скверной. Да хоть тысячи раз то было! Какая разница?

– Большая! Она не лучше, чем рабыни обычные, что мою дружину обхаживает. В этом разница! И такую бабу к груди прижать?

Мстислав бросился к новгородцу, ткнул пальцем в грудь другу да сверкнул глазами гневными.

– Она не рабыня обычная! Душа в ней чистая, непорочная. Светлее ее, добрее и честнее я никого не встречал. Она, как Ярило, все собой освещает. То, что с ее телом сделали, душу ее не тронуло, в чистоте оставив. Такую девицу нельзя рабыней называть, коя ни чести, ни храбрости не знает, а лишь пресмыкается. Святослава лучше их и выше. И после того, что ты мне рассказал, я еще больше уважать ее стану да… – Мстислав осекся на полуслове.

– Да любить? – закончил за него друг. – Так вот почему ты за нее так заступаешься. Полюбил, что ли?

– А хоть и полюбил! Что с того? Глаза мне то не застилает, чтоб ясно на нее смотреть и видеть душу чистую.

– Вот и приголубь ее тогда да полюбись, за чем дело встало? – спросил Волк.

– Да за тем, что она меня не любит! Только друга во мне видит. Вот и молчу пред ней. Не мне сердце отдала.

– А кому?

– О том не ведаю.

Наступила тишина. Волк внимательно в друга всматривался, хотел что-то понять. Потом спросил сдержанно:

– Ты был с ней?

Мстислав от вопроса воеводы весь в гневе затрясся:

– Ты так ничего и не понял, что я тебе сейчас говорил! Она не из таких, чтобы по слабости бабьей подол перед каждым поднимать, кто ей воду нести поможет. Она сильная и гордая! Любовь ее дорого стоит! Если б она меня полюбила, как тебя когда-то, я бы все ей простил и все бы отдал за сердце верное. Она никогда не солжет и не скажет, что любит, если нет этого! Ну и что, что понасиловали? Да всякое бывает… И что не по воле сделано, куда лучше и легче, чем когда по воле собственной жена твоя ходит к товарищу ратному, а потом в лицо лжет, что любит.

Волк понял, о чем Мстислав толкует. Когда-то воевода сам поласкал женку чужую, коя к нему пришла да предложилась, втоптав тем в грязь мужа своего верного.

– Есть правда в словах твоих, – ответил Ярослав тихо. – Хуже жены лживой да неверной никого нет. Да только по мне, лучше б Святослава тогда померла, когда с ней срамное сделали.

Мстислав не сразу нашелся, что на такое ответить. Но потом ухмыльнулся снисходительно:

– Ну и дурень ты, брат мой названый! То желать можно девке обычной да нелюбимой. А Святослава особенная. Век ищи, не найдешь такую же. Такие девки жить должны да радовать глаз мужицкий, а ты ей смерти желаешь. Как есть дурак!

Волк нахмурился. Не по нраву ему стало, что друг его оскорбил. Но смолчал. Мстислав же, поняв, что товарищ обиделся, сказал: