– достигается уравновешенность положительных и отрицательных впечатлений, то складывается высший культурно-психический тип «энциклопедического гения своего времени»[476]. Не приводя конкретных исторических примеров, Богданов обращается к своему любимому художественному образу – гетевскому Фаусту.

При меньшем диапазоне «уравновешенный» подбор дает тип отнюдь не «гениев», но людей, способных благодаря близости к массам по материалу опыта в критические моменты истории стать «героями». Они «увлекают за собой “толпу”, которая в них находит ближайших и наиболее непосредственных выразителей своих потребностей и стремлений». Это – «совершенные джентльмены» в изображении романистов или знаменитые политические деятели англосаксонской расы с «ясным и твердым отношением к жизни», вроде американских президентов Вашингтона и Линкольна, британского премьер-министра Гладстона[477].

Снижение «уравновешенного» типа до «обывательского» уровня с малоинтенсивным и ограниченным в материале переживаний психическим подбором порождает массовидный филистерский тип, воспроизводимый профессиональной специализацией. В качестве наиболее яркого примера Богданов приводит односторонность торговца, который всю человеческую жизнь рассматривает со своей «специфически меновой точки зрения», систематизированной воспитавшимся в торговой атмосфере английского капитализма И. Бентамом[478] «в целую практическую философию, построенную, в сущности, на меновом идеале возможно выгодной сделки с реальностью жизни»[479]. Другой пример культурно-психической односторонности: «Работник, проводящий все свое трудовое время при машинах, естественным образом бывает склонен к механически-материалистическому мировоззрению, которое укладывает всякую реальность в рамки отношений, однородных с отношениями частей механизма, и такова в массе случаев точка зрения инженера»[480].

Для обозначения типов с неуравновешенным подбором Богданов использует метафоры знаменитого поэта Г. Гейне – «эллин» и «иудей». Если в богатстве переживаний одаренной натуры явно преобладают положительные, складывается артистический «эллинский» тип – «изящной и мягкой разносторонности», подвижной, порывистой психики, в которой творческая фантазия преобладает над критикой. Если отрицательные – много страданий, жестоких воздействий внешнего мира, ударов судьбы, кристаллизуется «иудейский» (отнюдь не только для еврейства характерный) тип суровой непреклонности в борьбе за свою истину. В этом случае ограничение и упрощение материала психических комбинаций приводит к росту однородности ассоциативных связей – недостаток широты и пластичности душевной организации вознаграждается ее стройностью и прочностью, «выдержанностью» характера.

Богданов предполагал, что эти высшие типы «неуравновешенного» подбора дополняют друг друга среди творцов культуры. «Трудно сказать, кто больше дал для развития и силы человечества – светлые ли, жизнерадостные “эллины”, представители переливающейся через край полноты жизни, или суровые моноидеисты “иудеи”, представители той принципиальной гармонии жизни, которая выражается в ее стихийной цельности, во всепобеждающей верности себе»[481].

Но при меньшем диапазоне переживаний «эллинский» тип суживается до мелкой жизнерадостности богемы и бонвиванов вроде «золотой молодежи», «сибарита»; суровый «моноидеист» – до ограниченного фанатика догмы, беспощадного к себе и другим, прекрасного орудия в руках высших организаторов.

Среди характерологов – современников А. А. Богданова наиболее близкую к его подходу классификацию личностей обосновал А. Ф. Лазурский (1874–1917), ученик В. М. Бехтерева, профессор Психоневрологического института. Он также выделял высший, средний и низший уровни в типологии характеров, но, в отличие от Богданова, на каждом уровне «извращенные типы»[482]. Несмотря на то, что ученые были почти сверстниками, очевидно, они не знали о работах друг друга.

Вернемся теперь к высшим неуравновешенным типам гедонического подбора. В «благодушном эклектизме» эллинского типа, заключает Богданов, «недостаточно монизма». В иудейском «монистическая» тенденция бывает «выражена в полной мере»: все психическое содержание «тесно связывается и охватывается одною могучей идеей, на которой концентрируется вся энергия жизни»; активность воли отличается неуклонной последовательностью, «строгим единством направления»[483]. Единство это укрепляется интенсивными волевыми импульсами в ответ на угнетающие воздействия среды. Когда могучая натура через массу страданий развивается вопреки «злой судьбе», присущий уравновешенному типу реализм мировоззрения и активного творчества сменяется отчасти противоположной тенденцией. А именно «тем своеобразным отпечатком, который характеризуется словом «утопизм»[484]. Наибольшую роль в психическом творчестве играют те немногие «реалистические» комплексы, которые окрашиваются не отрицательным, а положительным аффекционалом (намеки самой жизни на счастье), и еще больше – те «производные от реальных комбинаций, которые сами… не имеют себе прямой опоры во внешней среде, но постоянно сопровождаются положительным аффекционалом (идеальная картина счастья)». «Интенсивное действие отрицательного подбора аналогично действию молота, который дробит и уничтожает все непрочное и неустойчивое, но выковывает то, что действительно прочно, и, выделяя его из всего остального, придает ему чистоту и определенность форм»[485].

Богданов в качестве яркого исторического примера характеризуемого типа приводит протопопа-старовера Аввакума, чья «ужасная биография ставит перед нами загадку о том, как из непрерывной цепи невероятных страданий возникает гигантская сила железной воли, абсолютно не способной себе изменить ни при каких условиях»[486]. Но создается впечатление, что молодой еще автор «Эмпириомонизма» отчасти описывает самого себя и пророчествует о собственной судьбе марксистского «еретика» – создателя «Тектологии».

Он пережил изрядно к четвертому десятку лет: ветхозаветные (вплоть до порки) методы отцовского воспитания и скандалы между родителями; пережитые смерти двух маленьких братьев, отворотившие от бога как лишь «отблеска того непоправимого, которое неожиданно приходит и беспощадно сжимает сердце»; «казарменно-тюремные» условия казеннокоштного обучения в тульской гимназии; частая голодная нужда в студенчестве и смерть ребенка в тульской ссылке; серьезная операция. Однако знакомые Богданова свидетельствовали не только о том, что тогда от его молодой еще фигуры веяло не только душевной чистотой[487], но и бодростью и энергией[488]. Целое поколение социал-демократии училось по его учебникам полит экономии. Крупные организаторские способности, конспиративное мастерство, литературный талант, разностороннее образование обеспечили Богданову исключительное место в социал-демократических партийных рядах[489]. Большие творческие замыслы воплотились в объемном труде «Эмпириомонизм» и многослойном романе «Красная звезда».

Но зенит политической деятельности Богданова вскоре остался позади. Один за другим следовали разрывы – с Лениным, рабочим-философом Михаилом «Заводским» (Н. Вилоновым), М. Горьким, группой «Вперед». Смерть благосклонного издателя А. И. Чарушникова (1852–1913) затруднила публикацию новых произведений. Удручающее зрелище «фабрики трупов» и «троглодитских» нравов на фронте мировой войны; смерть второй жены, родившей Богданову сына, – все это спровоцировало тяжелый нервный срыв, сердечную болезнь, не отпускавшую все революционные годы, когда тектолог наблюдал вокруг «гибельное разорение»[490]. Он даже писал, что в «военно-коммунистической» революции, в отличие от прежних, не было «взрывов смеха, юмористики», так истощены были народные силы.

Правда, он получил пролеткультовскую трибуну для распространения своих идей и приветствовал нескольких «соработников», последовавших вместе с ним по пути тектологического исследования. Но эти товарищи оказались весьма скромной силой, чего нельзя сказать о «товарищах» из ЦК партии власти, в которую «неортодоксальный» Богданов отказался вступить. Итог – изгнание из Пролеткульта, арест, идейная изоляция. Какое-то время после ареста Богданов выглядел надломленным