разочарованиями, травлей, отступничествами. «Положение в борьбе за новую культуру» – «один за всех, все против одного»; пролеткультовцы – «Петры, трижды отрекшиеся», – отмечал Богданов в записных книжках[491]. Но собрался с силами, снова воодушевился, когда начал организацию Института переливания крови, первоначально за счет своих гонораров от переизданий учебников и романов.

Вопреки отсечению от «пролетарской» партии и собственным же выводам военного времени о «провале классового сознания»[492], о том, что «не на том уровне культуры и организованности» стоит рабочий класс[493], Богданов в 1920-е годы продолжал твердить о «пролетарском коллективизме» как высшем общественном идеале. Видимо, воспоминания о совместном с рабочими овладении марксизмом, сотворчестве в тульском кружке для Богданова-тектолога – это «намеки самой жизни на счастье» в типе «моноидеиста», описанные для случая неуравновешенного психического подбора Богдановым-эмпириомонистом. «Товарищеский кружок людей, сознательно стремящихся к одной общей цели, которая глубоко проникает собою всю их жизнь, чувства и волю, налагает свой отпечаток на все их мысли и представления. Кто жил в такой группе, жил в ней реальной, а не призрачной жизнью – потому что бывают и призрачные объединения – для того эти отношения навсегда останутся лучшим, самым дорогим из всего, что дал ему жизненный опыт – конкретным образом практических идеалов нашего времени и в то же время зародышевой формой их осуществления»[494]. Один из учеников Богданова, токарь Сергей Степанов, в 1917 году не поддержавший большевиков, в 1919 году вернулся в партию и стал директором Тульского патронного завода. В 1922 году он был признан лучшим «красным директором» страны. А его учитель опирался уже на психологические «производные, не имеющие прямой опоры во внешней среде», – «социальный идеал maximum’а организованности» как образ, восполняющий действительность с ее тяготами и чаяниями. «Утопизм, строгая последовательность мышления и воли, неуклонная активность в жизненной борьбе» – черты идейно-волевого типа характера, описанные в концепции гедонического подбора. Это тип сожженного «никонианами» протопопа Аввакума, сожженного католиками Джордано Бруно, отлученного иудеями Спинозы. И отлученного «ортодоксами» Богданова, одержимого furor tectologicus[495], как он писал о себе в начале работы над «всеобщей организационной наукой». Венцом тектологического фурора стала активность в борьбе с «советской изношенностью», с туберкулезом – за коллективную жизнеспособность.

Воплощением противоположного высшего неуравновешенного типа гедонического подбора – эллинского «благодушного эклектизма» можно считать многолетнего друга и родственника А. А. Богданова А. В. Луначарского. «Позитивного эстетика», разводившего марксизм в «эмульсии» с эмпириокритицизмом и ницшеанством, «богостроителя», наркома просвещения. Разносторонне одаренный и образованный, «лучший после Жореса»[496] оратор Европы, достойный собеседник ее крупнейших культурных деятелей (включая лауреатов Нобелевских премий М. Склодовскую-Кюри, К. Шпителлера и др.), но с подмечаемым многими легкомыслием. «Делал глупости и впредь будет их делать» (Богданов по поводу книги Луначарского «Религия и социализм»). Мягкий, покладистый, охотно идущий на компромиссы с верхами правящей партии ради высокой должности и материальных благ. Но в то же время задорный полемист и лукавец, «единым Махом семерых побивахом» на философском диспуте в Вологде[497]; нередко «гримировавший» под «ленинскую теорию культуры» собственное художественное кредо[498]; завуалировавший после отставки ехидную насмешку над Сталиным в энциклопедической (!) статье о Гарибальди[499].

Одна из многолетних фальсификаций «материалистами-диалектиками» идей Богданова, начиная с первого большевистского охаивания тектологии В. Милютиным еще в 1914 году и заканчивая брошюрой Э. Ильенкова «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма», – отождествление «миростроительных» формулировок Богданова с «богостроительской» метонимией Луначарского («Религия и социализм») и Горького (повесть «Исповедь»). То, что Богданов не был и не мог быть «богостроителем», как и то, что, в противоположность Горькому и Луначарскому, он никогда не увлекался идеей бессмертия – разница, обусловленная характерологической противоположностью. И не только в терминах концепции гедонического подбора.

Институт переливания крови получил в свое распоряжение старинный особняк купца Игумнова в Москве на Якиманке. Там же были выделены помещения для Государственного института мозга, куда несколько десятилетий поступали для исследования мозги видных умерших политиков, ученых, конструкторов, деятелей художественной культуры. Есть выводы современного палеоневролога, что мозг Богданова, переданный после его смерти в Институт мозга, был самым выдающимся из всех, сохранившихся там. Не будем спешить, но показательна подчеркнутая палеоневрологом деталь: прекрасно развитый комплекс полей в речевой зоне Брока левого полушария мозга А. А. Богданова[500].

Эта деталь подтверждает вывод, сделанный мной в краткой интеллектуальной биографии А. А. Богданова, о его ярко выраженном «левополушарном» мышлении, тяготеющем к основательной проработке раз составленной модели реальности, о стремлении к однозначному контексту, ориентации на поиск средств (инструментария) деятельности, понимании красоты как высокой целесообразности[501].

Совсем иное «правополушарное» мышление. «Бесцензурное»[502] право на ошибку, наличие блока мифотворчества, склонность к причудливости и гротеску, преувеличенный декор и претенциозность[503]. Это мышление, с одной стороны, Н. Бердяева или С. Булгакова, с другой – Луначарского, певца «безумства храбрых» М. Горького или «поэта рабочего удара» А. Гастева (вспоминавшего о «потрясающе грузной возне мысли, которая происходила в мозгу Ленина»[504] и проповедовавшего, по словам Луначарского, вредоносное «фантастическое машиномоляйство»[505]).

В конце ХХ века исследователи функциональной межполушарной асимметрии человеческого мозга отметили, что она проявляется в разных способах организации контекстуальной связи на одном и том проблемном материале[506], что характерологические черты полушарий поразительно совпадают с традиционными концепциями психологии творчества. К сокровищам знания «движутся с двух противоположных сторон»[507]; «левополушарные» и «правополушарные» стили мышления дополняют друг друга синхронно в точных науках и философии (Декарт и Паскаль[508], Лейбниц и Ньютон[509]) или в ритмическом чередовании в искусстве и архитектуре. «Сила человеческого мозга заключается в согласованной деятельности двух интеллектуальных центров – “левого” и “правого”»[510].

Но в культуре и истории проявилась и «рассогласованная», дисгармоничная (словно у «расщепленного» мозга) «работа» полушарий, в том числе в таком движении, как социализм. Само слово «социализм» появилось в школе французских сен-симонистов, где один лидер превратил учение в систему (С.-А. Базар; именно он, а не Маркс, Энгельс или Ленин, является автором формулы социализма «каждый – по способностям, каждому – по труду»), а другой (П. Анфантен) пытался обратить сен-симонизм в культ. Аналогичным рассогласованием была богостроительская «влажность» Горького и Луначарского как дополнение к суховатому «научному монизму» и философскому коллективизму Богданова.

«Правополушарное» образное восприятие мира многозначно и необходимо для наиболее полного чувственного контакта с реальностью, тогда как «левополушарное» необходимо для однозначного взаимопонимания между членами общества, анализа причинно-следственных отношений между предметами и явлениями. Оно обеспечивает построение внутренне непротиворечивой модели мира, но неизбежно обедняет субъективную картину, выбирая лишь некоторые из всех возможных связей