между предметами и явлениями (Богданов: «у человечества нет иной деятельности, кроме организационной»). И оно склонно к детальной разработке однажды составленной модели реальности – «организации поиска вывода в фиксированном исчислении»[511].

«Левополушарность» мышления обусловила не только «научный монизм» и коллективизм Богданова, но и такой парадокс его дискурса, как зацикленность на понятиях «эфир» и «пролетариат», при настойчиво проводимом им же принципе релятивизма понятий и истин. Этот принцип, отрицающий «абсолюты» и веру в них, столкнул Богданова с русской марксистской «ортодоксией». Но, дебатируя с последней об историзме понятия «материя» и ограниченности диалектического метода, а также апеллируя к теории относительности как к проявлению универсальности релятивистского принципа, Богданов упорно не видел, что эта теория разрывает с понятием «эфир», также как физика и химия разорвали с прежним атомистическим понятием «материя».

В момент разрыва с ортодоксией Богданов назвал «забавным противоречием» то, что «абсолютной и вечной истиной объявляют марксизм, учение, радикально отрицающее всякие абсолютные и вечные истины»[512]. Позднее, когда вера в марксизм была возведена в монопольную доктрину партии власти, стало ясно, что это совсем не забавно. «Субъектом науки является не партия, а субъектом науки является человечество в его развитии», – утверждал Богданов в Комакадемии. Но продолжал настаивать на «пролетарской науке», говоря, что имеет в виду «пролетариат как представителя наиболее прогрессивных тенденций всего человечества»[513]. Так и не объяснив, почему при относительности истин, организационных понятий, классовых категорий должна называться пролетарской культура, направленная к бесклассовому обществу, организованному без «разделения между научной теорией и непосредственной трудовой практикой». Почему пролетарским будет называться труд, в котором «работа мысли получает все большее преобладание над работой мускулов», а перемена занятий требует все больше умственной гибкости и разносторонности опыта[514].

Впрочем, в утопическом обществе «Красной звезды» трудящиеся не называются пролетариями, более того, многие предпочитают «жить совершенно отдельно», «главным образом те, кто всего больше занимается научными исследованиями или художественным творчеством»[515], что явно не совпадает с абсолютизацией в экономических учебниках Богданова тенденций к растворению научной работы в коллективных «фабриках мысли». Наконец, при всей умеренности эмоций на планете, получающей вдвое меньше энергии от Солнца сравнительно с буйной Землей, сказываются различия в темпераментах, что опять-таки не совпадает с ходульным положением экономических учебников Богданова о «высокой психической однородности» в будущем коллективистском обществе.

В своем последнем «футурологическом» этюде – послесловии к грузинскому переводу «Красной звезды» Богданов вообще не затронул каких-то социально-психологических проблем, ограничившись несколькими технико-экономическими штрихами. В своем же последнем публичном докладе назвал великие философские системы прошлого «познавательными монистическими утопиями»[516]. Но такой в силу «левополушарной» односторонности мышления ее творца стала и «всеобщая организационная наука», задуманная как «преодоление» философии и универсальный теоретический инструментарий для практики строительства социализма.

Интегративные тенденции в науках конца ХХ века способствовали возрождению интереса к «Тектологии» как эвристической системной концепции, но, выражаясь тектологическим языком, вероятной контрдифференциацией для продолжающегося системного расхождения научного знания является не какая-то новая единая наука, а рост междисциплинарных исследований. И для них интерес представляет не только тектология как первая разработка наддисциплинарного системного анализа, но и «Тектология» как «монистическая утопия», а также жизненная и творческая судьба ее создателя. Говоря словами Богданова, «в истории науки найдется немало давно отживших теорий и гипотез, которые, однако, могут еще служить ценным тектологическим материалом. В этом смысле тектология сохранит и сбережет для человечества много его труда, кристаллизованного в истинах прошлого». В том числе в богдановских обобщениях.

Тектология оздоровления: против блефа о «красном вампиризме»

Параграф «Тектология борьбы со старостью», который правильнее бы назвать «Тектология оздоровления», был добавлен ко второй части 3-го издания «Тектологии» А. А. Богдановым, уже развернувшим организацию первого в мире Института переливания крови. Богданов был увлечен опытной проверкой методов тектологии и вывода о том, что «обмен крови должен приводить к глубокому очищению и освежению организма, к освобождению организма от специфических вредных для него внутренних ядов»[517].

К сожалению, и эта сторона деятельности Богданова дискредитировалась. С начала 1930-х годов руководство Института переливания крови дистанцировалось от идеи Богданова о том, что обмен крови между двумя добровольцами может приводить к «положительному увеличению суммы элементов развития». Статья «Трансфузиология крови» в Большой медицинской энциклопедии (1935, т. 32) в мрачном стиле времени обвиняла Богданова не только в «механицизме», но и «витализме» и даже склонности к мистицизму. Тем не менее заслуги Богданова как одного из организаторов отечественной службы переливания крови не отрицались, благодаря чему была хоть как-то отмечена столетняя годовщина его рождения[518].

Но, в отличие от других сфер деятельности Богданова, кривотолки и спекуляции вокруг его взглядов как врача развернулись не в советское, а уже в постсоветское время вследствие погони журналистов и вульгаризаторов за дешевой псевдоисторической сенсационностью. Отпечаток этих спекуляций лежит, например, на фильме «Анатолий Луначарский. Миноносец “Легкомысленный”» (2014), выпущенном в серии «Гении и злодеи» ВГТРК «Культура» (проект «Цивилизация»), которая содержит в целом немало хороших биографических фильмов (в том числе вышедший позднее единственный документальный фильм о А. А. Богданове). В фильме утверждается, что Луначарский встретился в Вологде с Богдановым, занимавшимся «оккультными науками» и «одержимым» идеей «вечной жизни», которой можно достигнуть с помощью обменных переливаний крови между старыми и молодыми. Это – пример того, сколько лжи может поместиться в одной фразе, поскольку,

во-первых, Богданов никогда не занимался оккультными науками;

во-вторых, Богданов не мог зачитывать Луначарскому в вологодской ссылке страниц из романа «Красная звезда», написанного гораздо позже и содержащего первое изложение идеи обменного переливания крови, но как средства двукратного увеличения продолжительности жизни[519], а вовсе не бессмертия;

в-третьих, для Богданова принципиальна постановка вопроса именно не о «вечной жизни» (личном бессмертии), а о продлении активной жизни до физиологических пределов, после которых смерть воспринимается как в полном смысле естественное завершение жизненного пути организма, причем в этом случае допускается даже добровольный уход до «естественного конца», когда «чувство жизни слабеет и притупляется»[520].

Появление в «Красной звезде» танатологического аспекта произошло под воздействием книги знаменитого русско-французского врача И. Мечникова «Этюды оптимизма» (1907). Тот считал, что здоровый образ жизни, гигиена и медицина способны продлить жизнь до наступления примерно в 140 лет «спокойной естественной смерти», связанной с «особым инстинктом, сходным с потребностью уснуть»[521]. Особенностью позиции Мечникова было указание на самоотравление человеческого организма гнилостными бактериями, паразитирующими в кишечнике, как на причину наступления ранней старости и преждевременной смерти. Как средство против аутоинтоксикации Мечников рекомендовал культуру молочнокислых бактерий и главным образом болгарской палочки[522].

Богданов, разделяя мысль о «спокойной естественной смерти», пришел к