– Да и вообще он должен был стать универсальным строительным комбайном, а не шагающей осадной башней, – покивал я. – Успеешь еще.

Инч поморщился, продолжая смотреть на Гарганто.

– Вы притащили на выставку пугало, однако я знаю, что ты строишь в Гастельхове-на-Орме. Карнифар не смог не похвастаться, показал часть чертежей. Когда и если ты пустишь это в ход, думаю, мой универсальный строительный комбайн очень пригодится, чтобы отстраивать выжженные города.

– Не стоит разбрасываться государственными тайнами за обедом. К тому же превосходящая военная мощь есть гарантия безопасности государства.

– Карнифар никогда не создавал орудий обороны – только орудия наступления, – он любил смотреть, как его творения разбирают этот мир по кусочкам. Не скажу, что сам безгрешен, но это…

– Инч, ему совсем плохо?

Друг вздохнул.

– Когда я видел Карнифара в последний раз, перед отъездом в Арбализею, он едва мог оторвать голову от подушки. Наш семейный целитель говорит, что брату периодически становится лучше, и тогда он возвращается к истощающей работе, после чего опять теряет силы. Я высказал Карну свои сожаления по поводу того, что он не увидит, какой фурор произведет наш уродец… но он рассмеялся мне в лицо. Сказал, что плевать ему на Гарганто и на все остальные старые проекты, что ты поручил ему работу, достойную его ума, и что это будет величайшая работа в его жизни.

– Инч, прости…

– Ни в чем тебя не виню, – перебил меня друг, наконец взглянув в глаза. – Карнифар всегда был склонен к саморазрушению, а безделье ввергает его в апатию столь глубокую, что он не может даже есть. Ты дал ему нечто, заставляющее глаза пылать даже на смертном одре.

– Думаешь, это скоро произойдет?

– Очень скоро.

Отношения у братьев эл’Файенфасов никогда не ладились, и никто не смог бы сказать наверняка, в чем крылась причина этого. Но многие справедливо полагали, что все-таки она была в Карнифаре, которого угораздило родиться ущербным.

Тэнкрисы придерживались древних законов, строго регламентировавших продолжение рода не только в силу своей консервативности, но и потому, что для нас чистота крови не являлась условной социальной ценностью. Люди переняли у тэнкрисов традицию чтить чистую кровь, хотя для них смешение различных подвидов способствовало укреплению породы, усилению иммунитета, улучшенному церебральному отбору, не говоря уже о смешении с высшим видом. С другой стороны, мой народ от межвидового скрещивания только терял.

Ожидание приплода от подобного союза было сродни игре в раххиримскую рулетку. По статистике, собранной Имперрой, при единичном разбавлении тэнкрисской крови в семидесяти процентах случаев рождались вполне нормальные тэнкрисы, в двадцати процентах – явные метисы, порой даже не лишенные Голоса. Последние десять процентов – простые люди. Конечно, с ростом количества человеческих предков внутри одной кровной линии рос и шанс рождения больше человека, чем тэнкриса, что для моего вида было примером вырождения.

Семья эл’Файенфасов являлась весьма состоятельной, но далекой от самых чистокровных аристократов. Когда-то давно в ее кровные линии могла попасть капля человеческой крови, что осталось бы незамеченным, если бы спустя поколения не родился Карнифар эл’Файенфас. Подозревать его несчастную мать в связях с человеком было абсурдом, опять же тэнкрисские генеалоги прекрасно знали, что изредка человеческая суть внезапно «вспенивается» в жилах потомков, и предугадать это невозможно.

В итоге есть очень простая, но и очень сложная ситуация, в которой старшему брату выпало родиться неполноценным и нести по своей короткой жизни вопрос: «Почему именно я?» А младший брат появился на свет полноценным, да еще и не менее талантливым во всем и везде. Некого винить, не за что чувствовать себя виноватым, ибо так распорядился случай… что не мешает этим узам быть одинаково болезненными для обоих братьев.

– В нашем распоряжении лучшие маги-целители империи, Инч, всего мира. Поверь, если бы я мог что-то сделать для Карнифара, обязательно сделал бы.

– О, я верю, специалистов такого калибра надо беречь как зеницу ока.

Не слова причинили боль, а понимание того, что собственной репутацией я их заслуживал, и того, что моему другу приходилось очень тяжело. Когда сосуд боли переполнен, она начинает выплескиваться наружу.

– Прости, Бри, я… я сам не знаю, что несу.

– Ты прав, столь блистательными умами воистину грех разбрасываться.

Я не собирался убеждать друга, что забота моя обусловливалась не столько ценностью Карнифара для Мескии, сколько его ценностью для своего брата. Несмотря ни на что, Инч любил его и страдал, видя, как тот угасает. А боль Инча – это моя боль.

Не довлей над нами священный долг – я бы давно оставил его в покое, пусть бы собирал эти свои строительные комбайны вместо боевых машин. Но долг есть долг, и с годами в Инчивале все яснее проглядывались симптомы болезни, подтачивавшей силы его наставника Гвидо Мозенхайма, – угрызения совести.

– Мне доложили, ты действительно решил устроить свою экспозицию вне мескийского павильона.

– Я сам тебе об этом говорил, еще тогда, в Старкраре.

– Да, но я до последнего надеялся, что ты махнешь рукой на эту идею. У нас обеспечить тебе безопасность было бы намного легче.

– О, мне ничто не угрожает, кроме слишком щедрых подношений. Ты ведь знаешь, что со мной вышли на связь и ингрийские, и винтеррейкские, и гассельские вербовщики?

– Конечно, знаю.

– Суммы, которые они предлагали за сотрудничество в военной сфере, даже мне показались астрономическими. Причем ингрийцы-то ладно, они тоже тэнкрисы, как ни крути, но винтеррейкцы от своих танов давно и благополучно избавились, а гассельские чулганы ненавидят нас по самому факту нашего существования, но и они принялись лебезить, обсыпая меня золотом. Ненавижу тех, кто переступает через принципы ради личной выгоды!

– Я всегда так поступаю, Инч.

– У тебя нет личной выгоды, ты все делаешь для Мескии. К тому же тебя я люблю, а их нет, – подытожил мой друг. – В общем, я попросил себе местечко в Стеклянной галерее. Все изобретатели, демонстрирующие свои поделки независимо от государств и крупных концернов, стекаются туда. Начну через полтора-два часа. Сможешь посетить?

– Ни за что не пропущу.

– Вот и славненько! Держи, Себастина, это билеты, не потеряй.

– Ни в коем случае, тан эл’Файенфас, – серьезно кивнула моя горничная, пряча два цветных прямоугольника во внутреннем кармане.

– Билеты, Инч? Серьезно?

– А ты думал, можно будет просто так зайти и погреться в лучах моего гения? Нет, дружище, становись в очередь!

– Каюсь, грешен.

– То-то же! – Инчиваль поднялся, надевая на голову забавное канотье, невесть где им раздобытое. – Седьмой зал, не путайте и не опаздывайте! А вечером мы с тобой еще выпьем за мой успех и вспомним старые добрые времена.