— Звучит не очень-то приятно. — На Люке походные штаны и спортивная куртка на молнии с капюшоном. Солнечные очки на макушке, запутались в кудрях.

Варя, повернув в замке ключ, поддаёт дверь коленом.

— Гедонисты долго не живут.

— Пусть недолго, зато весело. — Люк следом за Варей заходит в кабинет. Свой угол Варя держит в безупречном порядке, а у Энни стол завален обёртками от батончиков, бутылками с водой и покосившимися стопками научных журналов. — Послушать вас, так мы стоим перед выбором: жить или выживать.

Варя протягивает ему ворох лабораторной одежды:

— Защитная экипировка.

Взяв одежду, Люк ставит на пол рюкзак. Брюки ему коротковаты; ноги длинные, худые, и Варя вдруг видит перед собой ноги Дэниэла, лицо Дэниэла. Пошатнувшись, она отворачивается. За все годы после смерти брата ничего подобного с ней не случалось — до недавнего времени. Однажды в понедельник, четыре месяца назад, у неё сломалась кофеварка и пришлось идти в «Кофе Пита», занимать место в конце длинной очереди. Музыка играла скверная — попурри из джазовых рождественских мелодий, и это в канун Дня благодарения, — и среди толпы, густого запаха кофе и визга кофемолки Варя чуть не задохнулась. Когда до неё дошла наконец очередь, она видела, как шевелятся у кассирши губы, но слов не разбирала. Так и смотрела, будто в телескоп, на губы кассирши, пока та не произнесла, уже громче: «Мадам, вам плохо?» — и телескоп ударился об пол и разбился вдребезги.

Когда Варя оборачивается, Люк уже в костюме, смотрит на неё:

— И давно вы здесь работаете?

Варя ожидала другого вопроса: «Вам плохо?» — и теперь благодарна Люку.

— Десять лет.

— А до этого?

Варя, нагнувшись, надевает бахилы.

— Вся эта информация наверняка у вас есть.

— Вы закончили колледж Вассара в 1978-м, с дипломом бакалавра естественных наук. В 1983-м поступили в аспирантуру Нью-Йоркского университета, закончили в 1988-м. Остались на кафедре, два года проработали ассистентом, потом заключили контракт с Колумбийским университетом. В 1993-м опубликовали работу о дрожжевых грибках — «Увеличение максимальной продолжительности жизни в мутантных штаммах дрожжей: замедление накопления возрастных мутаций у организмов с геном Sir2, активированным ограничением питания», если не ошибаюсь, — настолько передовую, что о ней написали в нескольких научно-популярных журналах, а затем в «Таймс».

Варя застывает от удивления. Все эти сведения есть на сайте Института Дрейка, но Варя, недооценив Люка, не ожидала, что он их запомнит.

— Я хотел убедиться, что ничего не перепутал, — добавляет Люк. Маска заглушает его голос, но глаза за щитком смотрят робко, сконфуженно.

— Всё верно.

— Так почему вы вдруг переключились на приматов? — Люк распахивает перед ней дверь, Варя выходит и запирает её снаружи.

Она привыкла к организмам крохотным, различимым лишь в микроскоп — лабораторным дрожжевым грибкам, которых присылали в герметичных упаковках из Северной Каролины; дрозофилам с миниатюрными крылышками, непригодными для полёта. Варе было сорок четыре, когда директор Института Дрейка — строгая пожилая дама, предупредившая Варю, что такая возможность выпадает раз в жизни, — пригласила её провести эксперимент с ограничением питания у обезьян. Положив трубку, Варя истерически расхохоталась. Для неё даже простой визит к врачу — тяжкое испытание, а проводить целые дни бок о бок с макаками-резусами, рискуя подхватить туберкулёз, вирус Эбола или вирус простого герпеса, — это же немыслимо!

Вдобавок она была растеряна. Ей даже с мышами не приходилось работать, не говоря уж о приматах, но это, утверждала директор, не препятствие: Институт Дрейка не ставит цели пропагандировать низкокалорийную диету («Вы подумайте, какой бы это имело успех!» — сказала та едко), а хочет создать лекарство со схожим эффектом. Им нужен учёный-генетик, способный анализировать результаты на молекулярном уровне. И она поспешила заверить Варю, что с животными ей почти не придётся иметь дела, на это есть лаборанты и ветеринар. Большую часть времени Варя будет проводить на встречах, совещаниях или за рабочим столом: читать и рецензировать статьи, писать заявки на гранты, обрабатывать данные, готовить презентации. На самом деле она, если не хочет, к животным может и вовсе не подходить.

Варя ведёт Люка к тяжёлой стальной двери.

— С макаками-резусами у нас девяносто три процента общих генов. Иметь дело с дрожжами мне было спокойней. Но я поняла, что моя работа с дрожжами никогда не будет так полезна людям — так важна с точки зрения биологии, — как работа с приматами.

Варя не говорит Люку, что в Институт Дрейка её пригласили в 2000-м, спустя почти десять лет после гибели Клары и восемнадцать после смерти Саймона. «Подумайте», — сказала ей директор, и Варя обещала подумать, а про себя прикидывала, сколько полагается ждать, прежде чем вежливо отказать. Но, вернувшись в Колумбийский университет, в свою лабораторию, где она недавно начала новый эксперимент на дрожжах, Варя ощутила не радость, не гордость, а бессилие. В годы её учёбы в аспирантуре её исследования были новаторскими, а сейчас любой молодой учёный знает, как продлить жизнь мухи или червя. Что она сможет сказать о себе через пять лет? Муж у неё вряд ли появится, детей уж точно не будет, зато, если повезёт, она совершит большое открытие. Её вклад в мир будет иного сорта.

Была у неё и другая причина согласиться на эту работу. Варя всегда убеждала себя, что занимается наукой из любви — к жизни, к знанию, к сестре и братьям, не дожившим до старости, — но в глубине души опасалась, что движет ею не любовь, а страх. Страх, что она не властна над своей жизнью, что жизнь утекает сквозь пальцы, что бы ты ни делал. Саймон, Клара и Дэниэл хотя бы успели пожить полной жизнью, а она, Варя, живёт одной лишь наукой, книгами, своими мыслями. Работа в Институте Дрейка — её последний шанс. Если она решится на этот шаг, то какие бы ей ни грозили несчастья, есть надежда избавиться от чувства вины за то, что она единственная осталась в живых.

— Вот вам перчатки, — говорит она, остановившись у входа в виварий, — две пары. Не снимайте ни в коем случае.

Люк протягивает руки. Фотоаппарат болтается у него на шее, блокнот и диктофон остались в кабинете. Варя открывает обитую резиной дверь вивария номер один, тоже с кодом, который Энни меняет раз в месяц, и ведёт Люка навстречу дневному гаму.

Виварий в переводе с латыни означает «место для жизни». В науке это помещение, где содержатся животные в условиях, близких к естественной среде. Естественная среда для макак-резусов — какая она? Среди приматов резусы по широте ареала уступают лишь человеку — кочевники, путешествующие по земле и воде, они способны жить и на тысячеметровой горе, и в тропическом лесу, и на мангровом болоте. От Пуэрто-Рико до Афганистана макаки-резусы благоденствуют — селятся по берегам каналов, в заброшенных храмах и бывших вокзалах. Питаются насекомыми и листьями, а также пищей, добытой у людей — от поджаренного хлеба и арахиса до бананов и мороженого. За сутки они преодолевают многие мили.