31

Три с половиной года назад, когда Варя прилетела в Кингстон после смерти Дэниэла, Майра завела её в гостевую комнату и прикрыла дверь.

— Хочу тебе кое-что показать, — начала она. Майра опустилась на край кровати с ноутбуком на коленях. И, сидя в напряжённой позе, упершись в ковёр пальцами ног, показала Варе сохранённые веб-страницы: поиск в «Гугл» о цыганах, фотографию Вруны Костелло с сайта ФБР. Варя узнала женщину с первого взгляда, и сразу закружилась голова, замелькали перед глазами светящиеся точки, как серебристые конфетти. Ещё чуть-чуть, и она сползла бы на пол.

— За этой женщиной Дэниэл пустился в погоню. Достал из сарая револьвер и поехал в Уэст-Мильтон, где она жила. Я позвонила агенту, а тот его застрелил. — Голос Майры был ломким, как тростинка. — Почему, Варя? Почему Дэниэл так поступил?

И Варя рассказала Майре историю с гадалкой. Слова сыпались хлопьями ржавчины, но Варя заставляла себя говорить, как могла старалась, чтобы Майра её поняла, но после её рассказа та вконец растерялась:

— Это ведь было так давно. Всё это так далеко в прошлом.

— Для него — нет. — Слёзы у Вари текли ручьём, она утирала их пальцами.

— Но должно было остаться в прошлом! Должно! — У Майры покраснели глаза, шея пошла алыми пятнами. — Будь оно всё проклято, Варя! Боже! Если бы только он об этом забыл!

Они обсуждали, что сказать Герти. Варя придумала легенду, что Дэниэл, когда его отстранили от работы, стал одержим здешней преступницей, решил привлечь её к ответу, и борьба за справедливость вернула ему желание жить, действовать. Майра же ратовала за честность.

— Если мы расскажем всё как есть, что от этого изменится? — спрашивала она. — Дэниэла всё равно не вернёшь. И историю его гибели не изменишь.

Но Варя возражала. Она знала, что слова способны влиять на ход событий — в прошлом, в будущем, даже в настоящем. В Боге она усомнилась ещё в годы учёбы в аспирантуре, но с одним из положений иудаизма была согласна до сих пор: слова имеют силу. Они проникают в дверные щёлки и замочные скважины, западают в людские души, прорастают сквозь поколения. Узнав правду, Герти станет по-иному воспринимать детей, уже умерших, не способных оправдаться. И почти наверняка это принесёт ей лишь новую боль.

В ту ночь, когда Майра и Герти уже уснули, Варя встала с постели, вышла из гостевой комнаты, прокралась в кабинет. Следы Дэниэла были повсюду, такие привычные, знакомые и в то же время мучительноповерхностные. Возле компьютера пресс-папье в форме моста Золотые Ворота — Варя, вечно занятая докторантка, купила его в Международном аэропорту Сан-Франциско, по пути в Кингстон на Хануку, когда вдруг обнаружила, что в спешке забыла подарки. Сойдёт за предмет искусства, надеялась она. Но увы! «Цацка из аэропорта?» — присвистнул Дэниэл, хлопнув Варю по плечу. Теперь позолота потускнела; Варя не знала, что Дэниэл все эти годы хранил подарок.

Она сидела в его кресле, запрокинув голову. Дэниэлу она соврала: ни в какой Амстердам она не ездила, не было никакой конференции. В тот день она разморозила пакетик овощей, потушила их в оливковом масле и съела склизкое варево, сидя одна за кухонным столом. В ту осень её тревога за Дэниэла стала невыносимой. Что бы ни случилось в тот день, она не находила сил при этом присутствовать, а если бы стала свидетелем, её истерзала бы совесть. Она боялась подхватить или передать Дэниэлу какую-нибудь ужасную болезнь, будто считала себя невезучей, а свою невезучесть — заразной. Лучшее, что можно было сделать для Дэниэла, — держаться от него подальше.

Но к девяти утра на другой день после праздника сердце Вари стало биться как сумасшедшее. Её прошиб пот, и после холодного душа стало легче лишь ненадолго. Варя клялась себе не звонить Дэниэлу и всё-таки позвонила. Он вскользь упомянул, что хочет разыскать гадалку, но Варя сочла это несерьёзным и не поверила. А потом, когда тон его стал капризным, детским — «Жаль, что тебя вчера не было», — Варю охватило знакомое чувство вины, раздражение пополам с ненавистью к себе. Иногда она удаляла с автоответчика его сообщения, даже не прослушав, лишь бы не звучал его голос, полный отчаяния, что его снова и снова отвергают. Он ведь не одинок, у него есть Майра. Чем скорее он поймёт, что Варе нечего ему дать, кроме огорчений, тем скорее они освободятся друг от друга, и обоим станет легче дышать.

Возле компьютера белела квитанция из химчистки. Чёткий, угловатый почерк Дэниэла просвечивал с обратной стороны сквозь бумагу.

Варя перевернула квитанцию. «Наш язык — наша сила», — нацарапал на ней Дэниэл. А под этой фразой — ещё одна; Дэниэл столько раз её обводил, что буквы стали выпуклыми, объёмными: «У мысли есть крылья».

Варя точно знала, что это значит. Однажды, ещё в аспирантуре, она пыталась объяснить это явление своему первому психотерапевту.

— Для меня неважно, выглядит что-нибудь чистым или нет, — растолковывала она. — Главное — внутреннее ощущение чистоты.

— А если его нет? — спросил психотерапевт. — Внутреннего ощущения чистоты?

Варя задумалась. По правде сказать, она толком не знала, что будет; её просто не покидало дурное предчувствие, ей казалось, будто за спиной маячит беда, а ритуалы помогут отвести угрозу.

— Тогда случится какое-нибудь несчастье, — сказала она.

Когда всё началось? Она с детства была мнительной, а после похода к гадалке на Эстер-стрит что-то в ней надломилось. Сидя у ришики в квартире, Варя не сомневалась, что имеет дело с мошенницей, но когда вернулась домой, пророчество проникло ей в душу, словно вирус. И точно так же подействовало оно на остальных — Варя видела это по одиноким пробежкам Саймона, по вспышкам гнева у Дэниэла, по тому, как постепенно отдалялась от них Клара, уходила в свой мир.

Возможно, они всегда такими и были. Или стали бы, несмотря ни на что. Но нет, Варя разглядела бы в них эти черты ещё в зародыше. Она бы знала.

В тринадцать с половиной Варе пришло в голову, что если не наступать на трещины на асфальте, то Кларино пророчество не сбудется. В день рождения, когда Варе исполнилось четырнадцать, она решила во что бы то ни стало задуть сразу все свечи на торте, а если не задуть, то с Саймоном случится беда. Три свечи остались гореть, и восьмилетний Саймон их погасил. Варя раскричалась; со стороны это выглядело капризом — ну и пусть. Страшнее было то, что Саймон помешал ей его уберечь.

Когда Варе поставили диагноз, ей было уже тридцать. В наши дни на каждом ребёнке висит аббревиатура, объясняющая, что с ним не так, но в годы Вариной юности навязчивости были её тайной бедой. Они обострились после смерти Саймона, но обратиться к психотерапевту ей пришло в голову только в аспирантуре. Он-то и произнёс слова «обсессивно-компульсивное расстройство», а до этого Варя всерьёз не думала, что есть название для постоянного мытья рук, чистки зубов, боязни общественных уборных, прачечных, больниц, рукопожатий, страха касаться дверных ручек, сидений в метро, для всех ритуалов, что защищали её час за часом, день за днём, месяц за месяцем, год за годом.