Много лет спустя уже другой психотерапевт, женщина, спросила её: чего вы на самом деле боитесь? Варя вначале растерялась, не потому что не знала своих страхов, а потому что проще было перечислить, чего она не боится.

— Ну, приведите примеры, — попросила психотерапевт, и Варя в тот же вечер составила список. Она боится рака. Изменений климата. Попасть в аварию. Стать виновницей аварии. (Было время, когда Варя так боялась сбить велосипедиста при повороте направо, что провожала каждого велосипедиста квартал за кварталом, чтобы убедиться, что тот жив-здоров.) Убийц. Авиакатастроф — это же настоящий злой рок! Людей с лейкопластырями. СПИДа — а если точно, то всех на свете вирусов, бактерий, инфекций. Заразить кого-то. Боится грязи, пятен на белье, выделений. Аптек. Клещей, клопов, вшей. Химикатов. Бездомных. Толпы. Неопределённости, риска, неизвестности. Ответственности и вины. Даже своих мыслей она боится. Боится их силы, влияния на её жизнь.

На следующем сеансе Варя прочла список вслух. Выслушав её, психотерапевт откинулась на спинку кресла.

— Ясно, — сказала она. — Но чего вы на самом деле боитесь?

Варя засмеялась: что за наивный вопрос! Конечно же, утрат. Боится лишиться жизни, потерять близких.

— Но вы через это уже прошли, — возразила психотерапевт. — Вы потеряли отца, сестру, обоих братьев — пережили больше утрат, чем многие ваши сверстники. Но выдержали, и вот стоите передо мной — точнее, сидите, — добавила она, с улыбкой взглянув на кушетку, где сидела Варя.

Да, Варя выдержала и вот сидела, но не в этом суть. Вместе с каждым умершим она потеряла часть себя. Будто смотришь, как в домах постепенно гаснет свет — сначала в одних окнах, потом в других. Утрачивается храбрость — храбрость в чувствах, — уходят страсти. Варя знает цену одиночества, но ещё выше цена потерь.

До поры до времени Варя этого не понимала. В двадцать семь лет она слушала в аспирантуре лекции по физике. Читал их приглашённый профессор из Эдинбурга, бывший однокурсник Питера Хиггса.

— Многие не верят доктору Хиггсу, — рассказывал он Варе. — Но они заблуждаются.

Они ужинали в итальянском ресторане в центре города. Профессор говорил, что доктор Хиггс предсказал существование частицы, так называемого бозона Хиггса, который наделяет массой другие частицы. Он утверждал, что эта частица, пусть никто ее никогда не видел, может быть ключом к познанию Вселенной, стержнем всей современной физики. По его мнению, она свидетельствует о том, что в основе мира лежит симметрия, но всё самое удивительное в нём — в том числе и люди, — по сути, аномалия, сбой, результат кратковременного нарушения симметрии.

Для некоторых из Вариных подруг задержки были как гром среди ясного неба, но Варя мгновенно всё поняла: однажды утром она проснулась другим человеком. За три дня до того она спала с профессором на узкой койке в его квартире в студгородке; когда он спрятал лицо у неё между ног и задвигал языком, Варя впервые в жизни испытала оргазм. Вскоре он стал с ней холодно-вежлив, затем связь их прервалась. Теперь она представляла зародыш у себя внутри и думала: ты меня уничтожишь. Подкосишь навсегда. Весь мир сделаешь таким ярким, таким живым, что ни на секунду больше я не смогу забыть свою боль. Варю всегда страшили сбои — всё, чем нельзя управлять; нет, лучше симметрия, надёжная и безопасная. Когда она записалась на аборт в медицинский центр на Бликер-стрит, сбой на её глазах исчез, словно скрылся за дверями лифта, будто его и не было.

Другие говорят о блаженстве, что приносит секс, о сложной, многоцветной радости материнства, но Варя не знает большей радости, чем облегчение — облегчение, когда уходят страхи. Но даже эта радость всегда кратковременна, только буйный порыв, мимолётная вспышка — и чего я боялась? Однако мало-помалу уверенность покидает её, закрадываются сомнения, и нужно ещё раз заглянуть в зеркало заднего вида, сбегать в душ, протереть дверную ручку Варя достаточно прошла психотерапии, чтобы понимать: она себя обманывает. Она знает, что её вера — вера в действенность ритуалов, в то, что силой мысли можно повлиять на исход события, отвести беду, — не что иное, как магическое мышление: может, и выдумка, зато помогает выжить. И всё же, и всё же: разве это обман, если в него веришь? В глубине души Варя и не надеется на выздоровление, потому что в иные дни и вовсе не считает своё состояние болезнью. В иные дни она и вправду верит, что сила мысли способна изменить будущее.

В мае 2007-го, через полгода после смерти Дэниэла, Майра позвонила Варе в слезах.

— Эдди О’Донохью признали невиновным, — сказала она. — После внутреннего расследования его дело закрыли.

Варя не плакала; злоба поселилась внутри неё, как зародыш. Она больше не верила, что Дэниэла убила пуля — вошла в бедро, задев бедренную артерию, и он истёк кровью, не прошло и десяти минут. Его смерть говорила не о сбое в организме, а о грозной силе, силе человеческой мысли. О том, что у мысли есть крылья.

32

В пятницу утром, по пути на работу, Варя съезжает на обочину в парке и остаётся сидеть в машине, уткнувшись лбом в руль. Она думает о Люке. Последние два дня они встречались в семь тридцать в лаборатории и вместе шли в виварий. Там он ей помогал — взвешивал гранулы корма, таскал тяжёлые клетки на мойку, — и животные к нему привязались. В среду он затеял игру с одним из старших самцов, Гасом, красавцем-резусом с огненно-рыжим мехом и столь же огненным темпераментом. Гас подходил к решётке и выставлял брюхо — мол, почеши! А потом либо отскакивал назад, чтобы подразнить Люка, — а тот смеялся и подыгрывал, — либо сидел до упора, и Люк почёсывал его оранжево-розовое брюхо, а Гас причмокивал от удовольствия.

Когда Варя подивилась его умению ладить с животными и желанию помогать, Люк на это ответил, что вырос на ферме, к животным и к физическому труду привык с детства, да и редактор в «Кроникл» именно такую задачу ему поставил: показать повседневную жизнь института, чтобы учёные вышли живыми людьми, да и обезьяны — личностями. В четверг, за обедом в кабинете — Варя ест брокколи и чёрную фасоль из пластикового контейнера, а Люк уплетает куриный рулет из институтского кафе, — Люк спрашивает её, считает ли она обезьян личностями и не больно ли ей видеть их в клетках. Спроси он об этом в понедельник, она бы насторожилась, но все эти дни с ним было так легко — ни стычек, ни резких суждений с его стороны, — что к четвергу она совсем успокоилась и смогла дать честный ответ.

До того как её пригласили в Институт Дрейка, ей не приходилось иметь дело с такими крупными животными. Обезьяны — существа из плоти и крови, их невозможно не замечать: они покрыты шерстью, визжат и пахнут, болеют диабетом и эндометриозом. Соски у них выпуклые и розовые, как жвачка, а лица до боли выразительные, и если смотришь им в глаза, то кажется, будто видишь их насквозь. Они не безликие единицы, не безвольные объекты исследования, а полноправные его участники. Варя старается их не очеловечивать, и всё же в первые годы работы ей чудилось что-то бесконечно родное в их чертах, особенно во взгляде. Когда они, сгрудившись вместе, смотрели на неё бездонными глазами, ей казалось, будто это переодетые люди глядят сквозь прорези в масках.