бы все на свете за возможность побыть наедине с тобой хотя бы полчаса, до того как все это начнется. Я не стала бы обсуждать вопросы нашей защиты, а просто посмотрела бы тебе в глаза, прикоснулась к твоему лицу.

Я помнила твой темно-серый костюм. Ты был в нем, когда вел меня в Подземную часовню и опускался на колени у моих ног, помогая надеть сапог и застегнуть молнию. На мгновение я снова вернулась туда и подумала, каким отвратительным выглядело бы то, что нас связывало, знай мы об этом суде. Но все было так невинно! Мы никому не причинили вреда.

Какое счастье, что ничего из этого не всплывет здесь, на суде! Я не стыдилась того, чем мы занимались; я боялась, что это будет представлено в ужасном свете, особенно на фоне выдвинутых против нас обвинений, и использовано, чтобы очернить и погубить нас. Как бы ни хотелось обвинению пронюхать о нашей связи, они ничего не узнают, уж в этом-то я уверена. Я неплохо разбираюсь в законе о раскрытии информации. Ты тоже наверняка видел документы, на которых строятся обвинения против нас. Может, ты неслучайно надел в первый день суда этот серый костюм — чтобы послать мне сигнал, что хотя бы по этому пункту мы победили. Никто не знает о нас и никогда не узнает. Все, что нам нужно, — это не терять самообладания. Чтобы отвлечься от мыслей о тебе, я перевела взгляд на адвокатов. И чуть не вздрогнула от неожиданности. Я увидела представителя обвинения — как меня и предупреждали, им оказалась молодая, немного за тридцать, женщина, миниатюрная, безукоризненно выглядевшая, с рыжевато-каштановыми волосами и стальным взглядом. Но почему она сидит не там, где полагается? Мне подробно описали планировку судебного зала. Почему же она сидит за одним столом с Робертом, справа от него? Я посмотрела на другую сторону зала и все поняла. Молодая красавица не была прокурором. Обвинение представляла женщина в очках примерно моего возраста, в своей черной мантии похожая на пожилую полную учительницу. Она сидела слева от прохода. Ее молодой помощник раскачивался на стуле.

Рыжеволосая женщина входила в команду защитников — только не моих. Она представляла тебя.

Открылась дверь, и в зале появилась кудрявая темноволосая женщина — судебный пристав. Она была в мантии, но без парика. Встав на возвышении, она скороговоркой затараторила традиционное вступление: «Встать, суд идет. Всем, кто имеет отношение к слушанию дела, занять свои места… — Ее голос понизился до неразличимого бормотания, чтобы на последних словах снова возвыситься: — Боже, храни королеву». Женщина держала открытой дверь, в которую должен был войти судья. Участники заседания поднимались на ноги. Молодой помощник прокурора перестал раскачиваться на стуле и вскочил вместе со всеми. Сидящая слева охранница толкнула меня локтем, хотя я уже вставала. Это коллективное выражение почтения наглядно показало мне, насколько серьезно мое положение. С той поры как я вышла из детского возраста, я еще никогда не чувствовала себя такой беспомощной перед другими людьми.

Я в первый раз увидела судью. Он был невысокого роста, с невыразительным морщинистым лицом. К своему креслу он не шел, а шествовал — как человек, привычно несущий тяжкую ношу ответственности и принимающий данную ему власть с благодарностью, но без удивления. Повернувшись к залу, он поприветствовал присутствующих. Адвокаты, прокуроры, клерки и полицейские дружно изобразили поклон, после чего сели. Судья перевел взгляд на скамью подсудимых. Я неуклюже поклонилась и тоже села.

Пригласили присяжных. Они вошли через левую дверь и столпились под балконом для посетителей, пока еще пустым. Обыкновенные мужчины и женщины в уличной одежде, с сумками или рюкзаками, они выбивались из общего фона, словно некий чужеродный элемент.

Клерк называл каждого по имени, и они по очереди шли через зал. Не только я, но и все остальные провожали их внимательными взглядами, прикидывая, кто из них какую позицию займет. Вот бритый парень с серьгой в ухе — покрасневший от волнения, но шагающий с высоко поднятой головой; судя по виду, и сам не дурак подраться; возможно, к мужчине, способному за себя постоять, отнесется с уважением. Седая дама — социальный работник? — скорее поддержит версию защиты об ограниченной вменяемости. Пожилой мужчина с военной выправкой; такой вполне может считать женщин лживыми и хитрыми от природы созданиями — или наоборот. Не исключено, что в нем жив дух рыцарства и он верит, что женщины — опять-таки от природы — менее склонны к насилию.

Наконец все двенадцать расселись по местам. Стихли покашливания. Большинство присяжных избегали смотреть в нашу сторону, все как один — и мужчины, и женщины — выглядели смущенными. Настало время клятвы. Друг за другом они вставали и принимали присягу. Семеро поклялись Всемогущим Богом. Из оставшихся пяти двое вспомнили Аллаха и один — священную книгу сикхов «Гуру Грантх Сахиб». Лишь двое предпочли светскую присягу.

Судья произнес вступительную речь, призывая присяжных выносить решение на основе доказательств, которые будут им предъявлены в ходе процесса. Они ни в коем случае не должны читать о рассматриваемом деле в газетах и интернете, в том числе в «Фейсбуке» и «Твиттере». В устах человека, чью голову украшал парик из конского волоса, эти названия прозвучали комично, и кое-кто из присяжных не сдержал улыбки.

Затем судья опустил глаза на лежащие перед ним бумаги, наклонился к секретарю и вежливо произнес:

— Простите, но я не вижу документа с порядком прений.

Секретарь встал и показал на лист, лежащий слева от судьи:

— Вот он, милорд.

— Ах да, большое спасибо.

Похожая на матрону прокурорша уже поднялась на ноги. Солидная дама, на вид неповоротливая и даже грузная, но серьезная и внушающая доверие. Я бы такой точно поверила. Судья кивнул ей. Она заговорила, обращаясь к присяжным:

— Леди и джентльмены, в этом деле я представляю Корону…

Ее голос, смягченный шотландской картавостью, звучал негромко и строго, без всякой театральности. Она не пылала праведным гневом, но лишь констатировала печальную необходимость, вынуждающую ее — и всех нас — находиться сейчас в этом зале.

— В один из воскресных дней октября прошлого года человек собрался выпить у себя на кухне чашку чаю. — В помещении стало очень тихо. — После развода он жил один, и по выходным ему было нечем особо заняться. Он налил в чайник воды, выложил на тарелку два печенья, и тут зазвонил телефон. Звонил его отец из Западного Мидленда.

Открылась дверь на балкон — после небольшой задержки впустили публику. Подняв головы, все в зале наблюдали, как группка смущенных