кровати лицом ко мне и обхватил голову руками. Я подошла и встала возле него на колени. Отняла его руки от лица и вдруг поняла, что мне нужно сделать. Вымолить у него одно единственное одолжение. Иначе нам не справиться с надвигающейся бедой. Я не знала, стоило ли подлавливать его в момент слабости, но отступать было некуда. Другого случая может и не быть. Как вскоре выяснится, предчувствие оказалось верным. Через две недели меня снова арестовали. Как мне объяснят, ты пытался передать мне из тюрьмы записку — вполне невинного содержания, но ее оказалось достаточно, чтобы меня обвинили в нарушении условий содержания под залогом, хотя его инициатором была не я. Состоится еще одно слушание, без моего участия, и мой залог будет отменен. Время до суда и в ходе процесса я проведу в тюрьме Хэллоуэй.

Я не поднимала на Гая глаза, но не сомневалась, что он смотрит на меня. За все годы, прожитые с ним, мне не случалось о чем-то его умолять. У нас, разумеется, бывали стычки. Я могла попросить его пропылесосить лестницу, потому что ненавижу это занятие. Могла одернуть: не гони машину, мы не на пожар едем. Могла огрызнуться: ты же знаешь, когда поджимают сроки с работой, я становлюсь раздражительной. Наконец, могла попросить: пожалуйста, порви со своей молодой любовницей. Но все это были просьбы, а не мольба.

— Гай… — начала я.

Мы редко называли друг друга по имени. Наверное, как все пары со стажем. Имена — это для чужих. Нам они не нужны — мы слишком хорошо знаем друг друга.

— Я хочу тебя кое о чем попросить. — Я говорила ровным голосом, чтобы он понял: для меня это серьезно.

Он молчал.

— Что бы ни случилось, пожалуйста… — Мой голос не дрожал и не срывался. Я подняла на него глаза. Он по-прежнему смотрел на меня, а я все еще держала его руки в своих ладонях. — Пожалуйста, держись в стороне. Пожалуйста. Не ходи в суд. — Он не отвечал, и я добавила: — Ты все равно ничем мне не поможешь.

Он резким движением высвободил свои руки, поднялся и зашел мне за спину. Я опустила голову, думая, что он собирается уйти, и мой голос дрогнул:

— Не уходи, Гай, поговори со мной, пожалуйста…

Он подошел к комоду и оперся на него, опустив голову.

— Я никуда не ухожу. Я не брошу тебя в беде, ты что, забыла?

Я все так же стояла на коленях возле кровати и молчала.

В конце концов он сказал:

— Джас говорит, я должен быть в зале. Это покажет всем, что я на твоей стороне. Присяжные поймут: муж на ее стороне.

— Я знаю, — сказала я. — Я знаю, что Джас так сказал, и, может быть, он прав. — Я набрала в грудь побольше воздуха. — Но я не выдержу, если ты будешь сидеть там и слушать. О том, как все было. Обо мне… — Мой голос упал почти до шепота. — Я этого не вынесу. А ты? Это убьет нас.

Я не могла допустить, чтобы Гай почувствовал себя униженным. Будь моя воля, на ближайшие недели я отослала бы его куда-нибудь в Южную Америку. Мне хотелось, чтобы все, кого я люблю, оказались как можно дальше от всего этого. Гай не ответил, и я сказала:

— Я не смогу говорить в суде, зная… Не смогу…

— Ты и дома об этом не говорила.

— Правда.

Он повернулся и, глядя мне прямо в лицо, с болью в широко раскрытых глазах, воскликнул:

— Почему ты мне не рассказала?! — Он заметался по комнате. — Вместо этого ты идешь к какому-то случайному знакомому, к постороннему человеку, только потому, что он работает в службе безопасности! К человеку, которого почти не знала! А он натворил черт знает что! И теперь ты по уши в этом замешана и тебя будут судить с ним заодно. Ты будешь сидеть с ним… — его голос сорвался, — сидеть с ним на скамье подсудимых? Ты пошла на такой риск, только чтобы не рассказывать мне?

— Я же не думала, что он его убьет. Понятия не имела.

— Это не объясняет, почему ты пошла к нему, а не ко мне.

Мне вдруг подумалось, что истина еще ужаснее, чем ложь. Я внушала себе, что не рассказываю Гаю о Крэддоке из-за измены, но только теперь поняла, что в любом случае не стала бы ему рассказывать. Мне было стыдно. Слишком многое было поставлено на карту: наш дом, наше благополучие, наши дети. И самое страшное… Моя любовь к Гаю не выдержала бы испытания равнодушием. Если бы он не проявил ко мне сочувствия, если бы сказал что-нибудь вроде: «Зачем ты вообще пошла к нему в кабинет?» — я никогда ему не простила бы. Это погубило бы наш брак — пусть не сразу, пусть через два, три, четыре года. Разъело бы его до основания, без надежды на восстановление.

Чтобы не молчать, я сказала ему правду, но не всю, а ее ничтожную часть.

— Я не хотела… — Я замялась, подбирая нужное слово. — Я не хотела тебя запачкать.

— Запачкать? — недоверчиво переспросил он.

— Я знаю, просто… — Я наполовину повернулась к нему, беспомощно всплеснула руками и уронила их на колени. — Я просто хотела, чтобы все это оставалось как можно дальше от тебя, от нашего дома, от детей…

Он презрительно хмыкнул.

— Я бы хотела, чтобы, пока не закончится суд, вы куда-нибудь уехали, например за границу. В выходные я скажу Керри, а она пусть уговорит Адама. Лучше, если это будет исходить от нее. Устройте себе каникулы…

— Я не уеду из страны.

— Ладно, тогда хотя бы они. Может, Сэт и Керри возьмут с собой Адама… Пойми, я хочу одного: чтобы вы находились как можно дальше от всей этой грязи.

Гай посмотрел на меня. Его взгляд немного смягчился:

— Даже если повышается вероятность того, что тебя осудят?

Я взглянула на него и спокойно сказала:

— Меня не осудят. Я невиновна.

16

Этот день настал; он начался с того, что в понедельник утром меня посадили в фургон и повезли из тюрьмы Хэллоуэй в Олд-Бейли. Пока фургон громыхал и дергался, то и дело останавливаясь в лондонских пробках, меня не покидала банальная, но оттого не менее пронзительная мысль, что для окружающих все происходящее со мной — простая обыденность. Для тех, кто занимался моим делом в силу служебных обязанностей, этот понедельник представлял собой заурядное начало очередной рабочей недели.

Меня сопровождали две охранницы из