Я ещё постоял. Со стороны перрона донеслось шипение, как будто закрываются двери — потом гудок и лёгкий стук железа по железу. Электричка. Я посмотрел на часы, да, вечерняя, её время. Сегодня вторник, пассажиров должно быть мало; я мысленно помахал им всем рукой: в добрый путь.

На обратном пути я сделал небольшой крюк и прошёл улицей, где летом жили Лена и Ульяночка. Возле их дома я остановился. В окнах горел свет, снег перед калиткой убран. Зайти, спросить, как они? Как зовут ту женщину, свекровь Лены? Ульяночка говорила однажды, но я забыл. Увижу ли я их в следующем году? Если Лена уйдёт от мужа, то я не увижу их никогда, потому что в Пужаны они не приедут — не к кому будет приезжать. А если не уйдёт, то мы по-прежнему будем дружить. Будем ходить на пляж, кататься на мопеде. Лена приготовит свои голубцы, и я наконец-то оценю её кухню. Чего бы я хотел больше?

Вдалеке кто-то запел пьяным голосом — тоскливо и невпопад. У человека радость или горе. Пусть будет радость, так лучше. Но ни то, ни другое не даёт ему право искажать мотив… Какой же я требовательный. Когда сам орал на всю улицу про опавший клён, наверняка исковеркал песню до неузнаваемости. Клён ты мой… Опавший клён… Вот так же и мой герой, как облетевшее дерево, голое, кривое, почти мёртвое. Может и роман так назвать? Опавший клён. Да, именно так. И нужно отправить рукопись. Прав Геннадий Григорьевич, нельзя тянуть. Если примут — прекрасно, нет — попробуем жить с этим дальше.

Дома, едва скинув куртку и ботинки, я сел за ноутбук. Положил пальцы на клавиатуру, погладил кнопочки. Какие они прохладные, никогда не обращал на это внимание. Открыл почту. Я уже давно выбрал журнал, в который хотел отправить рукопись, оставалось только написать что-то. Что?

Этого будет достаточно. Что ещё? На одном форуме говорили, что вместе с рукописью необходимо послать фотографию. Какую? Даже не представляю… Насмотрелся я на эти писательские фотографии в интернете: сунут в рот сигарету, окутаются облаком табачного дыма и смотрят задумчиво вдаль. Или под ноги. И думают, наверное, что так они выглядят литературнее. У меня хоть и нет таких, но всё равно посылать не буду. Не хочу быть пошлым, унылым и однообразным.

Прикрепил файл, отправил. Всё. Теперь только ждать. Если через три месяца ничего не дождусь, отправлю рукопись в другой журнал. Потом в третий. Потом в четвёртый. В пятый. В шестой. А к тому времени напишу новый роман или повесть и снова по кругу, и так пока не сдохну, ибо иной жизни я себе уже не представляю.

Зима пришла морозная, топить печку приходилось часто, и дрова улетали в трубу с лёгкостью дыма. Спасибо Лёхе, пригнал машину отходов с лесопилки и вывалил у меня под окнами. Галыш принёс бензопилу, и втроём мы распилили отходы и сложили из них поленницу — на зиму хватит. Потом пили чай в избушке. Я читал отрывки из романа. Галыш вздыхал и жалел, что дядька не смог прийти с ним. Лёха поделился по секрету, что достал билеты в театр на каких-то там мегазвёздных актёров, и что это как бы подарок Люське на Новый год. Галыш позавидовал ему по-хорошему и признался, что ограничился для своей половинки пуховым платком. Мне хвастаться было нечем. Я никому подарков не покупал и принимать тоже ни от кого не собирался.

На следующий день я сходил в универмаг и купил телевизор — небольшой, недорогой и желанный. И дом сразу наполнился человеческим присутствием, только в тёмном углу у печи, куда не проникали ни свет, ни звук, оставалось мрачное пятно одиночества. Его тут же облюбовала Муська. Не знаю почему, но к появлению в нашем доме телевизора она отнеслась с недоверием. Если чайник и ноутбук она как-то терпела, то телевизор ей явно не понравился. Она обнюхала его, брезгливо дёрнула лапкой и удалилась к печке, откуда весь вечер смотрела на меня с недоумением. Что ж, её право.

Чем ближе подступал Новый год, тем отчётливей я понимал, что праздник проходит мимо. Я купил на мелочёвке несколько еловых веток, развесил их по комнате, украсил мишурой, слазал наконец-то на подловку и нашёл там старые новогодние игрушки — бумажные звери, разноцветные шары, стеклянные бусы. Они как нельзя кстати подошли к этому дому, но… — но праздник всё равно проходил мимо. Я снова убрал игрушки на подловку, а ветки выбросил на улицу. Ничего не хочу, сяду как Муська в углу и буду глядеть оттуда на мир сычом.

Забежал Лёха, увидел меня расстроенного и сказал, что не поедет ни в какой театр. Пусть Люська одна отправляется; возьмёт подругу и на пару с ней на все праздники чешет хоть до самой Австралии. А мы сядем тридцать первого вокруг литра беленькой, да под селёдку под шубой, да под оливье, да ещё в красные шубу нарядимся — и пусть попробует какой-нибудь Санта Клаус мимо пройти. Я отказался. Нет, предложение, конечно, заманчивое, но лишать Люську хорошего настроения я не хотел. Я поблагодарил Лёху и сказал, что если он на Старый Новый год предложит то же самое, то я не забуду этого никогда. На том и порешили. После его ухода позвонила Мария Александровна, сказала, что первого числа в клубе состояться новогодние чтения, и что я должен быть непременно. Я обещал прийти, ибо отказать Марии Александровне не посмел.

Постучали в окно. Кого принесла нелёгкая? Я накинул на плечи куртку, вышел в сени. Холодно. На обратном пути надо будет дров захватить, чтоб второй раз не выходить. Открыл дверь. Перед крыльцом стояла Танечка, юная подружка поэта Серебряного.

— Здравствуйте, Роман Евгеньевич.

Вот те раз. А этой чего надо?

— Ты ко мне?

Она кивнула. Я постоял, пожевал губы, совершенно не понимая, чего понадобилось от меня этой поэтесске недалёкого формата. Но не морозить же её на улице.

— Заходи. Только у меня всё по-спартански, не обессудь.

Пропустив её в дверь, я выглянул на улицу, осмотрелся. Может быть это розыгрыш и сейчас из-за угла выйдет человек с камерой и следом толпа зрителей, будет много смеха, цветов… Нет, на улице пусто.

Я помог Танечке снять пальто, предложил чаю. Она согласилась, но скорее из вежливости и чтобы хоть немного убрать скованность из движений. Я поставил чайник, повернулся к ней.

— Итак?

— Роман Евгеньевич, — она потупила глазки и покраснела. Это показалось мне забавным, и я едва не рассмеялся. Она это заметила и покраснела ещё больше. — Роман Евгеньевич, я знаю, вы считаете мои стихи плохими. Но может вы тогда подскажете мне, где плохо и что можно исправить…

Вот те два. Я стёр улыбку с лица и посмотрел на неё внимательней: может и не такая уж она и поэтесска?

— Если ты действительно этого хочешь… У тебя есть с собой что-нибудь?

Она протянула флешку.

— Вот здесь. Всё, что я… — видимо, она хотела сказать «сочинила», но не осмелилась произнести это слово и, сглотнув, сказала. — Всё, что я придумала.