Жан де Шалон ерзает в кресле. Речь идет о его сюзерене, и он не слишком уверен, в чем — и перед кем — состоит его первейший долг.

— Думается, император делает все, что в его силах, — говорит он. — Венгерская война — нелегкий груз для державы.

Дюваль не удостаивает его ответом. Герцогиня неодобрительно поджимает губы, но также не возражает кузену, хоть я и чувствую, что она не отказалась бы это сделать. Она обращается к епископу:

— Одобряет ли Церковь брак через поверенного?

— Вполне, — отвечает тот, — если все сделано правильно.

— Нам бы еще его войска сюда, чтобы отстоять наш союз, — замечает капитан Дюнуа. — Покамест они далеко.

— А наемники? Насколько сложно привлечь сюда отряды наемников?

— Сложности никакой, — мягко, словно желая смягчить горечь дальнейших своих слов, отвечает Дюваль. — Одна беда, ваша светлость: у нас нет достаточных средств, чтобы им заплатить.

Она непонимающе глядит на него.

— Нет средств? — шепчет она затем и смотрит на канцлера.

Тот подтверждает сказанное Дювалем:

— Боюсь, ваша светлость, дело обстоит именно так. Казна герцогства опустошена: войны с французами, происходившие в последние два года, дорого нам обошлись.

Герцогиня встает и начинает расхаживать перед камином. Она знает, как мало у нее возможных источников денежных поступлений.

— Сколько стоят наши фамильные драгоценности? — произносит она. — Серебряное блюдо? Корона?

У епископа вырывается стон ужаса.

— Ваша светлость! Только не корону!

— Я спрашиваю, этого хватит на уплату наемникам?

— Ваша светлость, но ведь многие драгоценности хранились в вашей семье на протяжении поколений, — подает голос Шалон, и я не могу удержаться от мысли, что этот человек уже прикидывал свою долю наследства в том случае, если с герцогиней что-то произойдет.

— Драгоценности легко заменить, кузен, — отвечает она. — А вот утраченную независимость…

Комната погружается в тишину: советники переваривают услышанное. Потом Чудище подается вперед и в самый первый раз нарушает молчание.

— Есть люди, жаждущие биться за нас, причем не за деньги, — сообщает он присутствующим.

— Кто они? — хором спрашивают капитан Дюнуа и канцлер Монтобан.

— Лесные угольщики.

— Сейчас не время для шуток, — произносит канцлер с упреком.

Чудище не опускает перед ним глаз:

— А я и не шучу. Скажу даже больше: я заручился их согласием.

— Но это всего лишь изгои! Головорезы, вынужденные таиться в лесах! Они хоть меч-то держать умеют? — спрашивает Монтобан.

— Они не обучены сражаться в общем строю, но в искусстве засады им равных не много, — отвечает рыцарь.

Канцлер открывает рот для дальнейших возражений, но вмешивается Дюваль.

— Думается, мы не в том положении, чтобы отвергать предложения помощи, — говорит он. — Мы с Чудищем попозже это обсудим.

Повисает неловкое молчание, и его прерывает аббатиса Святого Мортейна.

— А что слышно о засланных людях д'Альбрэ? — спрашивает она.

Мне требуется вся моя выучка, чтобы не съежиться при этих словах. Она вроде бы спрашивает капитана Дюнуа, но я нутром чувствую — вопрос обращен ко мне.

— Удалось ли, — продолжает она, — обнаружить кого-либо из вредителей?

Капитан качает головой.

— Нет, — говорит он. — В городе столько войск, собранных со всех концов страны… К сожалению, лично я знаю не многих. Я разослал предостережения начальникам гарнизона, но у них более восьми тысяч воинов, а мест, где вредители могли бы помочь людям д'Альбрэ ворваться в город, добрых две дюжины. Их так сразу не обезопасишь.

И вновь взгляд Чудища придавливает меня, словно рука. Не знаю, что именно тянет меня за язык — этот взгляд, завуалированные выпады аббатисы или мое собственное стремление хоть как-то очиститься от скверны д'Альбрэ… Так или иначе, я высказываюсь, даже не дав себе труда поразмыслить:

— Я могла бы узнать подсылов.

И опять все на меня смотрят. Одна пара глаз царапает особенно больно, как два осколка стекла.

— Ты? — переспрашивает настоятельница.

— А у кого-то лучше получится?

Герцогиня наклоняется вперед, ее глаза очень серьезны.

— Вы не обязаны это делать. Вы и так уже подвергали себя недопустимой опасности.

— Сестра права, — говорит Дюваль. — А кроме того, если ты будешь замечена, это сразу выдаст наши намерения.

Я согласно киваю:

— Только им вовсе не обязательно меня замечать, пока я буду делать свое дело. Изменить внешность нетрудно.

Чудище хмурится.

— Не уверен, что это хорошая мысль, — рокочет он мрачно.

Я вскидываю голову. Его замечание — словно удар мне под дых. Я уже поняла, что он на меня зол, но чтобы проникнуться ко мне таким недоверием?

— А я вот не уверена, что у нас есть выбор, если, конечно, мы хотим выиграть!

— Выбор есть всегда, — заявляет Чудище и, отвернувшись от меня, обращается к остальным: — Я против.

— Вы полагаете, сударь, что я не справлюсь?

Он так стискивает подлокотники кресла, что я даже удивляюсь, отчего они не крошатся.

— Я отлично знаю, что вы вполне справитесь, сударыня. Вопрос в том, не слишком ли велика будет цена.

Я намазываю свой язык медом:

— В чем же, по-вашему, сударь, состоит риск?

Он молчит, лишь зло смотрит на меня через стол. Сколько отвращения и неприязни! Все соответствует самым худшим моим ожиданиям.

— Если, — начинаю я, — вы мне не доверяете…

— Конечно же он вам доверяет, госпожа! Ведь без вас так и гнил бы в вонючей камере… если не хуже!

— Хорошо хоть кто-то этого не забыл, — бормочу я. Перевожу дух и продолжаю уже спокойнее: — Если вы мне не вполне доверяете или считаете предприятие неоправданно рискованным, пусть капитан пошлет со мной сколько угодно людей по своему выбору. На самом деле это будет и к лучшему, ведь мужчина может подобраться вплотную к вредителям и проследить за каждым их движением, а я нет.

Все это время мы с Чудищем смотрим друг другу в глаза.

Капитан Дюнуа вновь поглаживает подбородок. Это его жест напряженного размышления.

— В любом случае это не повредит, — говорит он затем. — Очень не хотелось бы просить вас идти на это, госпожа моя, но мысль о том, что по городу шныряют вредители, только ждущие приказа извне… Предлагаю начать со свободных отрядов и всяких прихлебателей. Среди них легче всего было затесаться, чтобы попасть в город.