Найдя способ поставить свое происхождение на службу доброму делу, я от души радуюсь успеху. Никто во всем городе не сумел бы вывести на чистую воду этих людей — только я!

Несколько сомневаюсь, что помощники капитанов Дюнуа и Табора сумеют проследить за выявленными предателями, но в гарнизон хода мне нет. Так что ничего не поделаешь — я вынуждена положиться на их бдительность.

Вернувшись к себе, с удивлением и радостью обнаруживаю, что там меня ждет Исмэй. Присутствие аббатисы воодушевляет куда меньше. Чеканный профиль настоятельницы кажется особенно гордым на фоне горящего камина. Когда я вхожу, она поворачивает голову, словно охотничий ястреб, завидевший дичь, и резко спрашивает:

— Ну?

Нет уж, не отнимет она у меня сегодняшней победы! Я кланяюсь:

— И вам доброго утречка, матушка настоятельница.

Ее ноздри вздрагивают, но больше она ничем не показывает, что заметила мое ехидство.

— Как все прошло?

— Очень неплохо, — отвечаю я ей. — Мы обнаружили четверых подсылов д'Альбрэ. Табор к каждому приставил по человеку, чтобы понаблюдать, не выдавая нашего интереса, куда они ходят и чем занимаются.

Аббатиса кивает, но желанного слова похвалы я от нее, похоже, так и не дождусь. Только делаюсь сама себе противна за то, что так жажду ее одобрения.

— Ложись спать, — холодно произносит она. — Скоро позовут на совет, и ты должна будешь ясно соображать.

Я молча, поскольку голосу никакого доверия нет, опускаю глаза и приседаю в поклоне. Излучаемая мною ирония не минует аббатису, та чопорно выпрямляется и выплывает в коридор, прикрывая за собой дверь.

Мы с Исмэй остаемся наедине, и она поворачивается ко мне, не зная, сердиться или смеяться.

— И зачем ты все время дразнишь ее?

— Я? А разве не наоборот? Хоть бы раз похвалила или спасибо сказала.

Исмэй хмурится и качает головой:

— Это верно, я тоже не помню, чтобы она хвалила тебя или хотя бы одобряла твои удачи. Знать бы почему?

— Может, у нее просто сердца нет? — предполагаю я, стаскивая с головы грязный чепец.

Исмэй тщетно силится стереть улыбку с лица:

— Да уж, не иначе… Давай пособлю!

Она помогает мне избавиться от чепца, потом расшнуровывает платье. Когда грубая домотканая одежонка падает с моих плеч, я с некоторым удивлением слышу собственный голос.

— Нет, правда, Исмэй… Почему она так меня ненавидит? — В голосе звучит прямо-таки детская жалоба, и я разбавляю ее смешком. — Причем с самого начала, а я до сих пор не поняла, в чем тут дело.

Пока я жила в монастыре, мы не особенно ладили, но в те времена я все объясняла тем, что оказалась самой трудновоспитуемой ученицей и у аббатисы не хватает терпения. Но здесь, в Ренне? После того, как я выполнила столько заданий, причем каждый раз в точном соответствии с ее указаниями? Если даже после этого я не заслужила доброго слова, тому должна быть причина, и очень весомая.

Исмэй качает головой.

— Я не знаю, — произносит она. — Аннит очень долго пыталась выведать, в чем коренится нелюбовь аббатисы к тебе, но так ничего и не узнала. Во всяком случае, первопричина не была описана ни в одном из пергаментов, проходивших через руки Аннит.

— Должно быть, — говорю я, — она в той книжонке, которую настоятельница всюду таскает с собой.

— Вряд ли такая запись вообще есть, — сомневается Исмэй. — Я думаю, все дело в каких-то личных предпочтениях и предрассудках матушки.

Я спрашиваю:

— А как вообще дела у Аннит? Она писала тебе? Есть новости о ней и о сестре Вереде?

Действительно, монастырская провидица выбрала крайне неудачное время, чтобы расхвораться и слечь, оставив себе на смену лишь неопытную и противящуюся ученицу. Кто укажет нам путь сквозь туманы и бури нынешних смутных времен?

— Хорошо, что ты напомнила, как раз нынче утром от нее было письмо. — Исмэй подходит вплотную и на всякий случай понижает голос: — Сибелла, она подумывает сбежать из обители.

— Сбежать? — эхом отзываюсь я, не будучи уверена, что расслышала правильно.

Та Аннит, которую я знала, нипочем не отважилась бы на подобное непокорство. Что важней, я имею основания полагать, что в одиночку за стенами монастыря она долго не протянет.

— Сбежать, — тихо подтверждает Исмэй. — Она решила, что лучше пуститься в бега, чем оказаться до конца дней под замком.

— Непременно будет погоня, — принимаюсь рассуждать я. — В ее обучение вложено столько усилий, что просто так ее никто не отпустит. И потом, кто способен заменить ее? Следующая по возрасту послушница — Маргарита, но той всего одиннадцать лет.

Исмэй склоняет голову набок и вдруг делается удивительно похожа на Аннит.

— С теми умениями, которые ей привили, — говорит моя подруга, — она легко уйдет от погони. Не забывай, большинство монахинь годами не покидали монастыря.

— Тоже верно. Но куда ей идти? И кто будет прозревать волю Мортейна и передавать ее нам?

— Об этом я не подумала, — соглашается Исмэй после долгой паузы. — А вдруг она последует за нами сюда, в Ренн, и устроится при дворе герцогини?

— Ага, и с разбегу об телегу — в объятия аббатисы.

Исмэй хмурится:

— Вот бы матушка настоятельница поскорей уехала в монастырь. Тяжко, когда она все время стоит над душой.

— Это ты мне рассказываешь?

Исмэй улыбается, но не сказать что весело.

— Да уж… Дай лучше я ополосну твои волосы от золы, а то простыни перепачкаешь.

Две последующие ночи я продолжаю обходить город в сопровождении людей Табора, не пропуская ни единой зловонной дыры, где могут таиться люди д'Альбрэ. Уж очень хочется переловить всех до единого! И я обнаруживаю семнадцать вредителей, которых доверенные воины Табора немедленно берут на заметку.

Ночной характер нашего промысла имеет еще и то преимущество, что я избавлена от необходимости видеться с Чудищем, равно как и с аббатисой, ведущей свои непостижимые интриги. Чтобы еженощно выходить на охоту, столь важную для безопасности города — и герцогини! — я должна отсыпаться в течение дня.

Ну и надо ли говорить, насколько приятно чувствовать себя главной охотницей. Я к такому вниманию даже и не привыкла.

На третье утро я получаю по заслугам за свою дерзость в отношении аббатисы. Меня вызывают в ее покои, причем когда я только-только легла. Плоховато соображая, я вылезаю из-под одеяла и пытаюсь привести себя в порядок.

Умывшись, одевшись и причесавшись (волосок к волоску — иначе нельзя!), я иду к настоятельнице. Остановившись у порога, на всякий случай перевожу дух и разглаживаю платье. Напоминаю себе, что здесь не обитель и я не какая-нибудь девчушка-послушница, ждущая выволочки за пустяковый проступок.