Карпонос хрюкнул. Откровенно и без всякого маскировки.

— Бля, мне бы и в голову не пришло, что Сорокина сама… — выдохнул он, и Рома равнодушно пожал плечами. Может, и подло, что рассказал, но пора было кончать с этим фарсом. Если Катюхе нужен ее Карпонос, пусть завоевывает его честно. Правда, вот беда, Карпоносу она, кажется, так и не приглянулась. — Слушай, не надо никакого пива, не было у нас ничего с Катей. Она, как ко мне приехала, сразу вина попросила, мол, чтобы расслабиться, а сама давай вливать в себя бокал за бокалом. Я сначала решил, что это новая игра какая-то, ну а потом, когда она отрубилась прямо на кресле, не до игры уже стало. Извини, если и тебя по глупости зацепило. Не думал я…

Рома глубоко вздохнул. Кажется, такое известие должно было принести облегчение, но облегчения не было. Вообще ничего не было. Вот теперь эмоции точно закончились безвозвратно.

— Это уже не имеет значения, Олег, — проговорил он и встал. Протянул бывшему сопернику рук. Забавно, но тот ее пожал. — Я наигрался, — Рома еще раз вздохнул и посмотрел на темные окна собственной квартиры. Принял решение. — Гейм овер.

Неделю Катя болела. Не с бутылки вина, конечно: похмелье прошло хоть и мерзко, но быстро, а вот температура не была столь же милосердна. Главное — ни насморка, ни кашля, и горло не болело. Только голова раскалывалась всю неделю, и сердце стучало гулко и неровно, и температура никак не хотела уходить. Строев трижды вызывал врача, а Катя перерыла весь интернет в поисках своей загадочной болезни, но нашла только что-то вроде «реакции на сильный стресс» и прочей ерунды. Таким диагнозам она не верила. Откуда бы взяться этой самой реакции? Она вон отцовское возвращение в лоно семьи без всякой температуры пережила и рождение Игорешки — а здесь что? Ну опозорилась перед Олегом с этим вином — подумаешь, с кем не бывает? Тем более что он после того случая даже не позвонил ни разу, и Катя окончательно и бесповоротно вычеркнула его из своей жизни. Зачем ей парень, которому наплевать на нее? Хорошо хоть не переспала с ним, уберег ангел-хранитель, а то сейчас бы локти кусала. Не то чтобы Катя сильно берегла свою девственность, но потерять ее вот так, в пьяном угаре, с парнем, которому нет до нее дела и от поцелуев которого мутит — врагу не пожелаешь. Нет уж, секс подождет до лучших времен. До тех, когда появится человек, который действительно оценит Катю. Которому будет нужна только она и который только ее будет видеть. Которого не понадобится соблазнять, под которого не придется подстраиваться, который полюбит Катю такой, какая она есть, и не станет сравнивать с прежней своей подружкой, и притворяться…

Нет, об этом думать было нельзя: Катя себе запретила. Просто запретила и все. Фамилия «Давыдов» отныне была внесена в список табуированных слов, и любое случайное упоминание о нем каралось внеочередной задачей по математике. Да, Катя выучит матан! Осилит без всякой помощи. На крайний случай у нее был Строев, в последнее время с необыкновенным энтузиазмом откликавшийся на любые Катины просьбы. Кажется, перепугала она его с этой болезнью. Впрочем, Катя и сама перепугалась. Не каждый день напиваешься так, что потом не помнишь целую ночь, да еще и в таком виде показываешься на глаза родителям. Катя была уверена, что Строев как минимум от нее отречется. Он же даже не спросил ничего про ее состояние и его причину. А Катя в ответ дала себе слово никогда больше не пить. Даже из-за предательства. Даже в угоду бесконечной, кислотой сжигающей боли. Катя сильнее ее. И всем это докажет.

Однако же в университет после выздоровления она стала ездить на машине с отцом. Он предложил, беспокоясь, как бы в автобусе она не хватанула на ослабший организм новую инфекцию, а Катя согласилась, не желая пересекаться в этом самом автобусе с бывшим одноклассником. Да, отныне именно так она называла Давыдова, убеждая себя в том, что он ничего для нее не значит. Ничего. Просто когда-то они вместе учились и жили в одном подъезде. Но с самого выпускного Катя ничего больше о нем не слышала. Кажется, он поступил в Питерский политех и уехал вместе с Бессоновой. А может, отправился с отцом в крохотный южный городок, названия которого Катя даже не знает. Бог с ним, ей-то что? Она давно забыла и черные глаза, и браслеты на запястьях, и широкие плечи, и горячее дыхание, и преступно жаркие поцелуи…

Черт, опять матан! Давай, Сорокина, учись, отрабатывай собственную слабость! И не смей заглядывать в комиксы, чтобы облегчить себе задачу! Бывший одноклассник знал толк в правильных учебниках, но ты-то давно должна была избавиться и от книжки, и от Давыдова! И не терзать себя…

Черт!

Примеры не решались даже после отцовских объяснений. Да и какие там объяснения, если Катя, глядя на его руки на столе, видела на них кожаные браслеты, а вместо «Катюша» слышала «Катюха» и добрую усмешку над собственными математическими способностями? Давыдов засел слишком глубоко. И никак не желал вытравляться из сердца.

Могла ли она ошибаться на его счет? Какая-то дурная надежда терзала всю болезненную неделю, утверждая, что Давыдов ни в чем не виноват, что Катя все неправильно поняла и убедится в этом, едва встретился с ним снова. В гости она его, естественно, не ждала — после того спектакля, что устроила на его глазах, — но почему-то иногда верила этой надежде. Ну… Ромку же словно обухом ударили, когда он увидел ее с Олегом. И потом он звонил не меньше десяти раз, пока уже Олег не посоветовал ответить, а Катя со злости не закинула номер Давыдова в черный список. Да, ее ждал еще один пример по матану, но эта глупая надежда, кажется, и помогла ей выздороветь. Катя слишком хотела заглянуть в черные Давыдовские глаза и услышать от него хоть слово.

Но бывший одноклассник — да, так правильно — как оказалось, не появлялся в универе с того самого памятного Софочкиного звонка. Очевидно, не стал откладывать дело в долгий ящик и отправился в Питер первым же самолетом. А что, Бессонова кровать на первое время предоставит, а там уж разберутся как-нибудь. Главное — вместе и в полной гармонии. Давыдов недолго горевал по Кате. Впрочем, чего еще от него ожидать?

Надежда умерла, а вместе с ней умер и всякий интерес к жизни. Катя ходила на занятия, делала уроки, гуляла с Игорешкой, сопровождала маму в магазины, даже в ресторане согласилась с родителями поужинать — но все это словно в каком-то полусне. Без эмоций, без желания, без какого бы то ни было стремления. Она запретила себе плакать — и хоть это свое обещание выполняла безукоризненно, и бессмысленно чего-то ждала. Каждый день, каждую минуту. Наверное, ждала, когда станет легче. Проще. Когда хоть немного отпустит эта тоска и уйдут эти изводящие сны, которыми заправлял дьявол по фамилии Давыдов. Ни одной ночи не давал Кате покоя, заставляя ее по утрам презирать себя за слабость, а после отбоя — оживать в жарких Ромкиных объятиях, в его ненавязчивой заботе, в его томительной близости. Кажется, Катя сходила с ума.

Черт, да ведь даже недели общей не было! Ни секса, ни времени! За что же ей теперь такие мучения? И есть ли хоть какой-то шанс от них избавиться? Лучше бы вообще его не знать! Жила почти девятнадцать лет без этой страсти и такой настоящей, такой искренней нежности, а какие-то пять дней перевернули всю жизнь с ног на голову! И никакого матана не хватит, чтобы заставить о них забыть! И вычеркнуть предателя Давыдова из собственного сердца.