А отрядец — пара человек только и были несильно ранены — поехал себе дальше. Посольство Новгорода, Господина Великого, к Казимиру Ягеллоновичу — королю Польши и Великому Литовскому князю. Что посольство такое снарядить надо — о том давно на вече шумели да не худые мужики: бояре да люди житьи, чья к Новгороду любовь не словесы пустые суть. Посадничья вдова Марфа Борецкая, хлебосольная жена новгородская, да и богата, с нею и прочие: Арбузьевы, Афанасьевы, Немиры, Астафьевы, Лошинские — лучшие люди новгородские, бояре «золотые пояса», да ивановские купцы — о богатстве их и говорить не надо, да Софийские: Иона, Пимен, Варсонофий… Феофилакт в отъезде был, однако, по обыкновению своему поколебавшись, рукой махнул — поддержал идею — лучшего человека своего отрядил охранять посольство — Олега Иваныча Завойского, роду житьего. С ним и Гришаня напросился, хоть поначалу и не особо хотел пускать его Иона. Но пустил, подумав. Феофилакт-то, вон, своего человечка сунул — радуется. Чего ж и ему, Ионе, посольство без пригляду оставлять? Никак негоже! Гришаня-отрок тут в самый раз и пригодился. Сметлив, учен, языками владеет, немецким, да богомерзким латынским, да свейским чуток. Ну, свейский вряд ли у Казимира понадобится, а латынь с немецким всяко сгодятся. Правда — уж слишком молод Гришаня, несолиден, неопытен, да языком метет — что помелом баба. Впрочем, строго-настрого наказано было Гришане мене языком чесать, а боле слушать. Что запомнит — про то докладывать по приезду незамедлительно. Как Казимир да бояре литовские, а пуще того: как там себя поведут господа послы — Селивантов Панфил да Кирилл Макарьев — старосты купецкие. И житий человек Олег тоже присмотра требует — уж слишком приблизил его Феофилакт-игумен и в посольство, настояв, сунул. Отъехал в монастырь свой Никольский, довольный. Не менее и другие старцы софийские довольны были. И Варсонофий, и Пимен. Оба беседы тайные перед отъездом имели с Олегом Иванычем, человеком житьим. Каждый мешочек с серебром дал. На этот раз уж не отказался Олег Иваныч — дорога дальняя, путь опасный — вот вернется, там дальше видно будет…

Ехали, опасаясь — как бы не прознали московиты про посольство сие. Хоть и не было планов у Новгорода под Казимирову длань отдаться, но союз с ним никак не помешал бы. Знамо, против кого союз — супротив Ивана, князя Московского, что день ото дня все наглее — знает, что сильно московское войско, да бояре, да служилые люди московские во всем от милости княжей зависят. Говорят, даже подползают к нему на брюхе премерзко и всяко себя уничижают да пресмыкаются, словно и не бояре вовсе, не служилые люди, а какие-нибудь холопы. Многие про то слышали, да не все верили — как это: служилый человек — и чтоб на брюхе? Брешут, наверное.

И еще было б неплохо насчет псковичей с Казимиром решить. Поможет он против них или как? А если поможет, то что от новгородцев попросит? Нужен был сильный союзник одряхлевшей республике, ох как нужен! С ливонцами вроде к тому дело шло, да уж закатывалась звезда ливонская. После Грюнвальда, да после мира Торуньского — уж больно худо пришлось рыцарям. Тевтонцы вассалами польскими стали. Казимира то есть. Ну, Ливонский орден пока сам собой мыкался, да, видно, ненадолго то. Нет уж в немцах былой силы, нет духа рыцарского. С архиепископом Рижским и то власть поделить не могут. Так и не знаешь, кто в Ливонии хозяин — то ли рыцари, то ли архиепископ. А может, и вовсе — города торговые: Ревель, да Рига, да Дерпт…

Между тем все сильнее становилась Москва. Набирала силу, устраивалась, приманивала к себе охочих людей дворами-поместьями да посматривала алчно в сторону других государств русских. Сильна стала Москва, сильна и богата. А что князь суров — так на то и князь, говорят. Много власти у Ивана Васильевича, ох, много… Как бы от того Новгороду пострадать не пришлось, уж больно алчен Иван, охоч до земелек чужих, не ему положенных.

Вот и решила Господа — Совет знатных новгородских бояр-нобилей — просить помощи у Казимира. Обещает помочь Казимир — об уступках договоримся, нет — так нет. Больше-то все равно не с кем. Ну, кроме немцев ливонских. Дания с Голландией далеки больно, в Англии смута великая идет — войной Роз прозывается — поисстрадались от той войны все аглицкие роды боярские. В королевстве Шведском тоже не все ладно. Регент Свен Стуре — короля вместо. Кто за него, кто против, а кто — и сам себе король-королевич. Не до новгородских проблем свеям, в своих разобраться бы.

Выезжали тайно, налегке — опасаясь послухов московитских, да вот, судя по стреле, не упаслись, видно.

— Верно говорил Гришаня-отрок, будто ночью ржание конское в лесу слышал, — легко, словно не дороден был да осанист, вскочил в седло Панфил, приятель Олегов, староста купецкий, человек, может, и не столь знатный, да зато богат да уважаем. То же — и напарник его, Макарьев Кирилл. Помоложе только, в кафтане голубом, бархатном. Борода подстрижена, волосы завиты часто. Модный человек Кирилл, что и сказать, щеголь. Однако — умен, не всякому дано!

Волчий труп с московитской стрелой не очень расстроил посольство. Порешили — вряд ли то засада — глупо уж слишком о себе весть подавать. Может, какие лесные шиши баловали, а вполне возможно, мужики местные волка завалили — вон он какой огромный да матерый, видно, не один десяток овец в окрестных деревнях перерезал.

Поскакали дальше — особо не растягиваясь, компактной группой, все ж начеку были, мало ли что. Бескрайние леса тянулись до самого горизонта. Веселые березовые рощицы сменялись дубравами, те — пущами, темными, непроходимыми, страшными, в кои попадешь несведущ — там и сгинешь, не выберешься. О том, улыбаясь, рассказывал вечером у костра проводник — полоцкий купецкий приказчик Федор — молодой красивый мужик со светлыми кудрями и такой же кучерявой бородкой. Люб он был новгородцам, свободой своей люб, да делом, да сноровкою. Не жаль было Панфилу, что сговорил Федора в проводники за две деньги, еще рейнский альбус серебряный от себя прибавил. Знал приказчик, где можно крюк спрямить, а где — ни-ни — болото, самая топь. Знал, в каких местах дичи невпроворот, а где — разбойничьи логова. Разбойников пока, тьфу-тьфу, кроме тех разов, не встречалось. То ли их тут вообще не водилось (что вряд ли!), то ли просто был не сезон, вернее — межсезонье. Ни зима, ни лето. До зимников по рекам да стланникам еще ох как далеко, а летние дороги вот-вот в грязь превратятся. Потому и не ездят сейчас купцы с товарами, кроме крайней надобности. Зимы ждут. И правда, грянут дождищи, размоет дороги — в жизни не выберешься, так и будешь в грязи сидеть, судьбу свою бестолковую проклиная. Хорошо хоть, везло пока с погодой-то. Да и ехали налегке, почитай, без особой поклажи.

К заходу солнца сели вечерять. Быстро стемнело, на небольшой поляне вырыли яму, запалили костер. Забулькало в котле аппетитное варево. Скоро сидели все вкруг костра, хлебали. Кто-то из воинов подстрелил рябчика. Запекли в глине — ох, и вкусен! Тепло было, в кафтанах-то — да и от костра грело. Разморило посланников, не хотелось уж и Гришанины сказки слушать, спать полегли в шалашах, специально воинами для того сделанных. Гришаня помаялся-помаялся — да тоже спать ушел. Один Олег Иваныч бодрствовал — расставлял караулы, да проводник Федор починял лопнувшую подпругу.

— Не велик Трокский замок, — тихо рассказывал Федор, — но и не мал тоже. Зато красив! Король, наш великий князь Казимир, зело его любит. И посейчас там должен быть, ежели куда на охоту не уехал. Кстати, об охоте… Не запромысливал ли ты, Олег Иваныч, зубра?