— Пани нуждается в помощи?

Нет, похоже, уже не нуждалась. Спешились озабоченные подруги, окружили сероглазую. Видя, что ничего серьезного не произошло, смеялись. А цыгане-то бочком-бочком — и смылись, вместе с медведем. А кому охота иметь дело с королевским судом?

Что-то сказав по-польски, спасенная сняла со шляпы цветок и, протянув его Олегу Иванычу, быстро поцеловала его в щеку. После чего, ловко вскочив в седло, умчалась вместе с подругами дальше… на ходу оглянулась, помахала рукой.

— Ну вот, Иваныч, а ты еще идти не хотел! — напомнил о себе Гриша. — Пошли, еще погуляем.

Ну — пошли так пошли.

В конце концов устал шататься Олег Иваныч.

— Ну, где твоя корчма-то, Гришаня?

— Да погоди ты немного с корчмой, Олег, свет Иваныч. Давай-ко еще погуляем, город посмотрим, может, девок тех снова встретим… — Отрок посмотрел влево: — Во! А вот и корчма, видишь, там, с русалкой…

Небольшое приземистое здание на окраине действительно напоминало постоялый двор. Жердяной забор, коновязь, вывеска латиницей: «U RUSALKI». Над подписью — русалка нарисована, изрядно жирняща бабища!

— Ну и хвост! — восхищался Гришаня. — Ну и титьки!

Зашли.

В корчме было довольно людно. Подбадривая себя рейнским, в углу вели ученый спор трое монахов-францисканцев в пыльных фиолетовых рясах. У самого входа крутил ручку диковинного музыкального инструмента слепой старик в надвинутой на самые глаза широкополой войлочной шляпе, знававшей когда-то лучшие времена. Падали на шею давно не стриженные, свалявшиеся, словно пакля, волосы. Морщинистое лицо старика казалось черным, серую рубаху-свитку украшали заплаты, наскоро пришитые толстыми суровыми нитками.

— Кобзарь, — обходя старика, пояснил Гришаня. — На Белой Руси много таких…

Олег Иваныч, проходя мимо, покосился. Старик как старик. Неопрятен только. Терзает смычком струны, выводит заунывное:

Ой ты, гой-еси, Володимир-князь,

Володимир-князь,

Красно Солнышко…

Посередине корчмы, вполуха слушая кобзаря, веселилась теплая, уже изрядно навеселе, компания шляхтичей в коротких зеленых жупанах. Длинный стол перед ними был щедро уставлен кувшинами с вином и глиняными мисками с немудреной закуской — капустой, мочеными яблоками и сыром. Перемежая скабрезные прибаутки отборным матом, шляхтичи то и дело поминали «пана круля» — видно, обсуждали прошедшую королевскую охоту. Кое-кто из них при этом ухитрялся время от времени угрожающе размахивать над головами вытащенной из ножен саблей.

— Вот так, панове, и покатилась башка татарская, пся крев!

Польские фразы периодически перемежались литовскими, а большей частью — русскими, что и не удивительно — среди шляхты было не так уж и мало этнических русских.

Стоящий рядом с кобзарем светлоголовый малец-поводырь не отводил от стола шляхтичей голодного взгляда.

Один из пирующих — кучерявый, усатый — перехватил взгляд мальчишки. Щелкнул пальцами:

— Подь!

Поводырь испуганно дернулся…

— Подь сюда! Ты, ты… Да не трясись, не зьим! На вот… — схватив со стола миску с сыром, шляхтич протянул ее мальчику…

Тот поклонился, взял миску, осторожно поставил под ноги кобзарю.

— А дед твой повеселей чего знает? — осведомился другой шляхтич, багроволицый толстяк с недобрым взглядом черных глубоко посаженных глаз.

— Зборовскую! Зборовскую давай, дед! — закричал тот, что угостил мальчишку сыром. — Слышишь ли меня?

Кобзарь кивнул, заиграл… не намного веселее, но заметно быстрее.

Чудной инструмент издавал настолько душераздирающие звуки, что Гришаня зажал уши руками. Олег Иваныч лишь покачал головой и бросил на кобзаря презрительный взгляд. Ритчи Блэкмор хренов…

Впрочем, шляхтичей качество музыки отнюдь не смутило. Подскакивая на скамьях, те начали орать какую-то песню, насколько громко — настолько же и фальшиво, ничуть не заботясь попаданием в мотив. Лишь усатый пан сурово хмурил брови.

Олег Иваныч с Гришаней скушали по большой просяной лепешке с жареным мясом, запили пивом и, расслабившись, принялись обсуждать вопрос, что делать: возвращаться на постоялый двор, к своим, или погулять еще немного по городу?

Шляхтичи между тем расспорились. Усатому пану почему-то не очень-то понравилась музыка. Олег Иваныч, в общем, его понимал.

— Какая ж это зборовка? — втолковывал он багроволицему. — Зборовка совсем на другой мотив… и слова другие, клянусь воротами Мариацкого костела!

— Нет, зборовка! — упрямо качал головою толстяк.

— Нет, не зборовка!

— Матка Бозка Ченстоховска!

— Эй, эй, панове! Утихомирьтесь! Нам тут еще не хватало доброй драки. Лучше выпьем… Корчмарь! Эй, корчмарь! А ну, тащи сюда еще вина!

Желтолицый старик-корчмарь в засаленном переднике вмиг поставил на стол кувшинчик:

— На здравье, паны!

— А вот и не подерутся, — взглянув в их сторону, пошутил Гришаня. — Жаль, если не подерутся, — скучно…

Олег Иваныч лишь хмыкнул. Ишь, скучно ему.

— Ой!

Вдруг, словно увидев что-то страшное, отрок резко нырнул под стол. Олег Иваныч обернулся: в корчму вошел давешний смуглый фрязин… И чего его так напугался Гришаня?

— О, прошу к нам, пан Гвизольфи! — наперебой заорали шляхтичи, видно, они неплохо знали фрязина. Тот не заставил себя долго упрашивать, уселся за стол, с ходу намахнув изрядную чарку, совсем по-русски, залпом. Потом что-то крикнул монахам, помахал шляпой. Те отвернулись — мол, знать тебя не знаем. Впрочем, фрязин к ним и не напрашивался, вполне довольный теплой компанией шляхтичей.

Гришаня осторожно высунул голову из-под стола.

— Ты что там забыл, отроче?

— Так…

Олег Иваныч все-таки вытребовал у Гришани ответ, чем ему так не нравится фрязин Гвизольфи, что и под столом спрятаться не зазорно.

Еретик? Это кто говорит-то? Тот, кто со стригольниками якшается и языческие богопротивные игрища с удовольствием посещает? Тот, кто кощуны да глумы вместо молитв почитает? Тот, по ком… Олег хотел сказать — по ком костер плачет, да постыдился, пожалел отрока, и так сильно наехал.

— А и еретик, нам-то что? Вон, ты в Новгороде-то со стригольниками не боялся знаться. — Олег Иваныч небрежно пожал плечами. Зря, между прочим…

В ответ услышал от Гришани целую речь. Про то, что он, Олег Иваныч, человек, конечно, неглупый, но, великодушно извините, дикий и с чужими обычаями не знакомый, поскольку всю жизнь свою в глуши прожил, никуда за границу не выезжая. (Ну, с этим, конечно, можно было согласиться — действительно, за границей Олег Иваныч не был, не сподобился как-то, ну, а насчет глуши… если считать Санкт-Петербург глушью, то и тут все верно!)