Гасталла поморщился.

– Не верещи. Что ты делать-то будешь? Всякий раз, как я думаю, что этот мир не столь уже плох, – кто-то рядом со мной начинает орать. Зачем орать?

Рогуша постучала початком об «стол», вытряхивая пепел прямо на пол. Закрыла глаза и чуть закинула голову, будто прислушиваясь к чему-то или вспоминая.

– Нельзя обрести важное, не потеряв важного. Никто не становится иным, оставаясь прежним. Если идти по этой дороге – так до конца. – Старуха с кряхтеньем поднялась на ноги и сказала Бивилке: – Решишь – иди в мою хату. Не решишь – уезжай. И не трудись прощаться.

И вышла на улицу, где ее ждал большой, похожий на облако пес.

* * *

У дома понемногу собираются люди, глядят с надеждой на низенькие двери. Обеспокоенно прислушиваются к крикам в доме.

– Это она – инструмент? Вы ее для этого учили? Для этого растили?

– Мы все – инструменты, Шадек. Ты можешь придумать что-то выше этого для мага?

– Так новая Школа вам для этого нужна?

Стоящие подле дома люди переглядываются встревоженно и перешептываются.

– Как ты не понимаешь, Шадек? Я могу совершить что-то великое. Что такое пара глаз в сравнении с целым миром? Вот ты бы что выбрал?

– Разумеется, пару глаз. А ты во всех отношениях спятила. Эй, вы слышите? Надо забирать эту поганку и уезжать отсюда! Есть же какой-то другой путь! Если он есть вообще!

– Сказали ж тебе: нет пути. Нет времени. Сказали тебе, что нет пути и времени? Прекрати орать.

– Да мало ли, что там сказали! Вы впервые видите эту бабку! Может, она сумасшедшая!

– Я ей верю! – Голос магички звенит, и ей вторят звоном струны бузуки. – Я ее уже видела, она приходила ко мне!

– В жутких снах?

Потом голоса становятся тише, и люди у дома больше не могут их разобрать. Некоторые глядят на небо, но не находят там ответа. А потом люди вдруг понимают, что нужно идти к хате Рогуши. И они идут, молча и медленно. Четыре мага нагоняют их у двери.

У девушки взволнованное и испуганное лицо, словно у невесты перед первым ложем. Два старших мага тревожно переглядываются и упрямо поджимают губы. У молодого мага сердитые и размашистые движения, он пинает дверь в хату так, словно хочет снести ее с петель, но та отворяется издевательски-мягко.

Рогуша, мелко кивая, поднимается с пола, и вслед за ней поднимается большой белый пес.

– Времени нет совсем, – только и говорит старуха.

Белоснежный пес трется о ноги Бивилки, словно кот. По лицу магички пробегает тень улыбки, она гладит большую лобастую голову и на вздох заглядывает в песьи глаза цвета стылого неба. А потом смотрит только на Шадека.

Он в бессильной ярости сжимает зубы и кулаки, в глазах у него блестят злые слезы.

– А если нет никаких драконов? А если все это – зря?

Его длинные волосы откинуты со лба, и глубокие шрамы на висках кажутся частью диковинного венка.

Бивилка глядит неотрывно. Как будто запоминает. Как будто может забыть.

Рогуша поднимает ладони и говорит несколько фраз на языке, которого никто не знает. Слова звучат гулко – наверное, это какие-то очень мудрые древние слова, они отдаются холодом в спине и покалыванием в пальцах.

– Магия тени?

Бивилке кажется, что в комнату напустили дыма, и это из-за дыма лицо Шадека расплывается и затуманивается. А потом она понимает, что это все из-за слов. Из-за этих гулких слов, которые Рогуша повторяет бессмысленно и старательно. Это от них все плывет перед глазами, и хочется сморгнуть эту дымку, но она только густеет и становится темнее. Бивилка уже не видит лица Шадека, а голос Рогуши звучит все громче и глубже, и ничего вокруг не остается, кроме темноты и мощных гулких слов на незнакомом языке.

Магичка вскидывает ладони, пытаясь защититься от этих неумолимых слов и черного полога, который смыкается перед глазами, и ей становится отчаянно-страшно, словно тем же пологом накрывает ее упрямую решимость. Она хочет крикнуть «Хватит, не надо!», но из пересохшего горла вырывается только жалобный вздох.

В Недре не рождаются маги. В Недре есть только одна магия. Вечная. Исконная. Непостижимая.

– Магия тени.

…Телега катится по заснеженному лесу. Бивилка сидит за спиной Гасталлы и указывает дорогу. У нее размашисто-неловкие движения человека, не понимающего, где он находится. Когда кто-то говорит, магичка поворачивает голову на звук, и у остальных мурашки бегут по коже от ничего не выражающего взгляда ее ореховых глаз.

– Ты правда не веришь в меня? – спрашивает она Шадека.

Голос ее дрожит, и Шадеку чуть ли не впервые за двенадцать лет не хочется говорить ей колкости.

– Я не верю в историю про драконов и демонов. А в тебя я верю. Всегда. Какую бы дурь ты ни делала.

Бивилка тихо улыбается, и сидящий чуть позади Дорал смотрит на нее с тревогой и жалостью. Ему все кажется, что она вот-вот упадет, завалится на бок, как ребенок, что еще не научился уверенно сидеть. И Дорал подается вперед всякий раз, когда магичка поворачивает голову или взмахивает рукой.

Гасталла молча правит собаками, и спина у него одеревенело-прямая.

Шадек прикрывает глаза и сидит так долго-долго. Ему не хочется смотреть на заснеженный лес. Его уже тошнит от недричанского снега.

– Наверное, за каждым человеком, который делает что-то важное, должен стоять кто-то, кто очень сильно верит в него. Считайте это моим вкладом в попытку спасти мир.

Шадек протягивает руку, чтобы взъерошить волосы Бивилки, но не дотягивается – она дальше, а открывать глаза и пересаживаться отчего-то нет сил. Вместо этого Шадек дотрагивается до струн бузуки и вдруг понимает, что тягучая мелодия и неясные образы, которые преследовали его с первых дней в Недре, сложились наконец в музыку.

Шадек перебирает струны и тихо напевает, пробуя слова на вкус, не веря, что они принадлежат ему.

Одинокая повозка – черный прочерк в пушистой белой равнине. И каждое низкорослое деревце, укрытое снежной шапкой, похоже на большого белого пса. Но Шадек не видит этого. Он не смотрит по сторонам, и для него в этот вздох нет вокруг ничего, кроме грустного пения струн и холодного воздуха, который уже привычно стягивает шрамы на висках.