которые она не могла читать, но могла чувствовать. Каждый знак резонировал у нее в костях, словно электрический импульс.

Отец стоял перед ней – дух, отлитый из невероятного лунного света. Он выглядел почти как настоящий, и впервые за свою юную жизнь Сьюзан испытала нечто, похожее на истинное счастье.

Мой маленький агнец, любишь ли ты своего отца?

– Люблю, – прошептала она, лежа в темноте своей комнаты, плача от счастья, что она не одинока, и дрожа от страха, что, возможно, утратила рассудок.

Будешь ли ты моей рукой, моими глазами и ушами? Моим учеником?

– Буду.

В тот день она дала клятву и с тех пор держала ее. Слова клятвы смягчили мир вокруг, воздух внезапно стал плотным и трепещущим, словно занавеска, накинутая на реальность. За пределами этого мира находится рай, и скоро ее отец скинет эту занавеску и даст ей пройти туда. Она чувствовала это обещание у себя в костях, кончики пальцев наэлектризовывались, соски затвердевали, между ногами разливалось тепло. Она мысленно возвращалась к своим ранним воспоминаниям, к тем ночам в гроте с отцом, к его прикосновениям, которых общество не поняло бы.

В отличие от других ей нравились эти прикосновения, это желание проследовало за ней во взрослую жизнь. Сьюзан с радостью приняла свое происхождение, устремляясь навстречу судьбе. Она была одинока в своих поисках очень долго, до сегодняшнего дня.

Сьюзан улыбнулась, щеки у нее вспыхнули, когда она вспомнила о своем брате Зике. Много лет назад она пыталась помочь ему, через плоть и похоть, но он не был готов понять. Но теперь Зик понимал. Он был с отцом. Прошлой ночью во сне она видела его, заключенного в крепкие объятья отца. Наконец они снова будут семьей…

Резкая боль пронзила кончики ее пальцев, и она выронила дымящуюся сигарету. Сунула палец в рот, чтобы смочить слюной ожог. В фартуке зажужжал телефон. На экране высветилось лицо Оззи.

Она ответила:

– Весь день пыталась с тобой связаться.

– Да, знаю. Был очень занят. – Он говорил как пьяный, лениво растягивая слова. «Накурился, – Сьюзан закатила глаза. – Неудивительно, что он не отвечал». – Когда заканчивается твоя смена?

– Через полтора часа. А что?

– Нужно поговорить.

– О чем?

– О твоем брате.

Сьюзан открыла рот, чтобы спросить, о котором именно, но она уже знала. Он собирался спросить ее о единственном брате, который был для нее важен.

– Что с Зиком? Что-то случилось?

Когда он рассказал ей, Сьюзан решила, что отношения с Оззи Беллом могут закончиться раньше, чем она планировала.

2

Чак сидел в дальней угловой кабинке ресторана, потягивал скотч и просматривал журнал финансового учета за предыдущий день, гадая, для того ли он так долго учился в юридической школе, чтобы стать бухгалтером. «Ты же предприниматель», – напомнил он себе, прокручивая список транзакций, составляющих в итоге заказы пятничного вечера, алкогольные и прочие. Он почти час сверял цифры и теперь откинулся на спинку и зевнул. «Хочу в отпуск, – подумал он. Мне нужно в отпуск».

Он пообещал себе поездку на пляж – возможно, в Южную Каролину или даже куда-нибудь на побережье залива, – но потом умерла Имоджин, и управление ее имением отняло больше времени, чем ему хотелось бы в этом признаться. Имоджин была одной из его первых клиентов после того, как он начал свою практику. Она наняла его несколько лет назад, чтобы он составил ее завещание, и щедро заплатила за это. Больше, чем он брал за свои услуги, больше, чем считал необходимым, но она настояла на том, чтобы он взял деньги. С тех пор каждый год она навещала его, чтобы проверить документ, но лишь однажды внесла в него существенные правки.

Чак сделал очередной глоток скотча, вспоминая их последнюю встречу. Имоджин Тремли была бодрой старушкой, с улыбкой, способной осветить пещеру, и с одним здоровым глазом, сияющим жизнью. Однако в тот день она казалась совсем другой. Волосы у нее были растрепанные и немытые, одежда мятая, здоровый глаз опух и налился кровью из-за недосыпания. Имоджин выглядела так, будто за месяц, с тех пор, как он в последний раз видел ее в «Кроджере»[10], она постарела лет на десять. Он прошел мимо нее в отделе замороженных продуктов, улыбнулся и поздоровался. Она сделала то же самое, и, казалось, все было нормально.

Что-то случилось, но он побоялся полюбопытствовать, побоялся спросить.

И почему же, Чак?

Он потягивал виски, смакуя вкус древесного дыма, обволакивающего горло.

Потому что я боялся ее.

Глупо. Если б не Джини Тремли и не другие бабушки и дедушки, он был бы еще одной статистикой, еще одним именем в газетах, всякий раз, когда печально известный «Стауфордский культ смерти» снова возникал в общественном сознании. Его тело все еще лежало бы там, вместе с остальными, погребенное в золе.

Ходили слухи, что она – ведьма, продолжающая исполнять церковные обряды даже после спасения детей от Джейкоба Мастерса. Что она бросила вызов отцу Джейкобу и пыталась самостоятельно руководить церковью. Конечно же это были всего лишь слухи. Жители Стауфорда любили приврать, когда дело доходило до пересудов, одной из немногих универсальных констант, оставшихся в этой части мира. Но что насчет того, что она сообщила ему по секрету?

Да, Чак, что насчет тех конфиденциальных сведений?

Он сделал очередной глоток обжигающей жидкости и поморщился.

Бремя адвокатской тайны поначалу тяготило его, но с каждым существенным платежом от мисс Тремли переносить его становилось все легче. Большая часть того, что Имоджин рассказывала ему, произошла, когда он был еще ребенком и находился на лечении после пожара и самоубийств.

После скандала с Дьявольской церковью осталось несколько нерешенных вопросов. Джейкоб Мастерс убедил большую часть своей общины продать свою собственность и имущество, пожертвовав вырученные средства Божьей церкви Святых Голосов. Таким образом, предполагалось, что Мастерс копил деньги ради личной выгоды, но когда власти заморозили оставшиеся активы на имя Мастерса, то обнаружили,