Бартош, хоть служил народному делу, был воспитанником западной рыцарской школы, неординарным бойцом на турнирах, знатоком новых обычаев, принесённых из Франции и Германии. Был это муж для своего века образованный, который мог выступить среди панов и князей самых иминитых дворов и соперничать с ними.

Общество, какое его там окружало, не могло очень прийтись ему по вкусу. Его легче было переносить привыкшему к нему воеводе и Судзивою Свидве.

Вицек из Купы, едва разбили его шатёр и повесили хоругвь Наленчей, прежде чем у него было время рассмотреть положение, прежде чем обдумал, что будет делать с осаждённым городом, уже сам был обложен шляхтой, толпами прибегающей с советами и пожеланиями.

Было невозможно ни закрыться от неё, несмотря на стражу у огорождений, ни попросить потерпеть. Всем Наленчам и их союзникам не терпелось показать своё рвение, храбрость и смекалку.

Один приходил с донесением, что Пыздры знал, как собственную деревню, что знал в стене дверку и места, где стены были поломанные и слабые. Другой предлагал тайно прокрасться, попасть к отцам францисканцам, а через них склонить к сдаче мещан без кровопролития.

– Милостивые паны и братья, – отвечал воевода, – ради ран Господних, оставьте командование вождям, а когда дойдёт до штурма, не жалейте рук. Без ртов обойдёмся.

С другой стороны группы кричали и требовали, чтобы воевода только позволил им броситься на город, и в мгновение ока его захватят и крепость должна будет сдаться.

Эта задача, когда со смехом говорили о ней, казалась легкой, как орех разгрызть.

Тем временем, собравшиеся на совещание в шатре воеводы, он, Свидва и Бартош, который объехал уже со всех сторон город, вовсе не считали его такой лёгкой добычей. Стены были толстые и сильные, мещане, очевидно, были приготовлены к отпору осаждающих, хотя их сила преобладала. Один страх грабежа и уничтожения прибавлял им отчаянное мужество. Машин для разрушения стен не имели; чтобы приготовить их, требовалось длительное время, штурм мог стоить много людей.

Воевода, сжав Пыздры вокруг, готов был добывать его голодом и жаждой. Бартош был за штурм и верил, что если не первый, то второй или третий ворота откроет.

Свидве нетерпелось закончить тут дела, потому что хотел быть уверенным в Познани, и от Калиша также отказаться не думал.

В этот день было невозможно предпринять штурм города. Шляхте нужен был отдых и после похода она была ещё слишком рассеяна.

Новости от Домарата и Грималов не позволяли сомневаться, что он не даст себя устрашить преобладанием Наленчей и будет до конца сражаться, не сдаваясь.

Эта братская война, кроме иных трудностей, и тем пугала, что на поле битвы врагов от своих отличить было невозможно. Наленчи в качестве знака завязывали себе белый платок, но этого было не достаточно. Боевой клич был один. С обеих сторон кричали: «Мария!» Только сторонники Домарата хотели прибавить: «Мария с Люксембургом!», а армия воеводы – «Мария с Пястом, Семко!»

Наступила ночь, когда ещё осматривали стены, ворота, валы и башни. На первое предложение воеводы сдаться ничего не отвечали. Ожидаемые послы не прибыли.

Назавтра чуть свет лагерь закопошился как муравейник, шляхту удержать было невозможно.

Кто-то без приказов собственноручно подставлял лестницы, пытаясь взобраться на стены, но всюду находили сильное сопротивление. Бросали камни, спускали колоды.

Словно в шутку за угрозу взять голодом, в одном месте карабкающихся на стены облили кипящим подпивком.

Воевода, увидев, что напрасную потерю людей он больше не сможет предотвратить, выехал сам, давая трубами знак к штурму.

Эта первая минута, когда все с сильным криком ринулись на стены, казалось, сразу решит судьбу города, с такой храбростью все бросились, рубя ворота, напирая на стены, стреляя по показывающимся на них мещанах.

Не слышался ни дикий крик приказов, ни отголоски труб, ни призывы вождей. Этим безумным всплеском мужества управлять было нельзя. Каждый хотел быть впереди, излишне толкались, валили друг друга и душили.

Пользуясь этим, мещане подпустили осаждающих почти под бланки, и только тогда начали бросать и лить приготовленные колоды, зубчатые колёса, камни, смолу и кипяток.

Первый отряд нападающих легко раздавили. Со стоном валились люди на кучи под стенами, другие отскочили.

Отбитый штурм только ненадолго вызвал панику, яростное безумие и желание мести охватили шляхту. Те, которые остались, бросились по трупам и раненым на стены. Мещане, беспечно спратявшиеся за ними, почти не понеся никаких потерь, кроме нескольких легко раненных, стояли на месте. Запасов для того, чтобы отбить штурм, не хватало. Поэтому снова приносили валуны, щебень, дерево и плотные стрелы для арбалетов, которые многих ранили.

У ворот бой был самый ожесточённый, лили кипяток и смолу на рубящих и пробивающихся к ним; так что они не могли удержаться, невзирая на щиты, которыми закрывались.

Второе нападение было отбито, как и первое. Хотя шум, питаемый криками с обеих сторон, не прекращался, воевода срочно приказал трубить к отступлению. Ему было жаль людей. Следовало обдумать средства, чтобы не тратить их напрасно.

Утомлённые от несколькочасовых боёв, они медленно отступили, но разъярённые неудачей, крича пыздранам, показывающимся на стенах, что камня на камне не оставят, мстя за свою кровь.

Защищать стены было куда легче, чем штурмовать их. Там кто угодно мог быть полезным, не исключая баб, которые готовили и лили кипяток; однако должны были признать, что мещанство резалось храбро, в чём ему помогали высланные из крепости отряд солдат гарнизона.

В этот день уже нечего было и думать о возобновлении нападения. Было много побитых и раненых, и трупов хватало. Должны были отойти от стен, одни для похорон, другие для перевязки.

Вокруг воеводы, Свидвы и Бартоша, который сам был при штурме и благодарил крепкие доспехи за то, что не был ранен, вновь сбежалась толпа с советами, жалобами, нареканием. Одни сваливали вину на других.

Наленч, который вышел целым, громко и жарко доказывал, что, если бы вчера внезапно бросились на стены и на ворота, неприготовленные мещане при первом переполохе должны были бы сдаться. В течение всей ночи было время собрать камни и деревья, а отражённый штурм прибавил мужества.

Воевода слушал с хладнокровием, поручив сохранять дисциплину и послушание, две добродетели, необходимость которых никто не признавал.

– Завтра мы их проучим! – воскликнули они.

Одни начали строить кобылицы, другие – связывать крепкие лестницы, кто-то обсуждал некоторые места, которые казались более слабыми.

Более хитрые хотели ночью подкрасться к какой-нибудь дверке и, как в Калише, испробовать на ней пилу.

После этого поражения в лагере не скоро успокоилось. Смельчаки пробовали подползти ночью к воротам, но