– Вы можете быть уверены в архиепископе, – начал Бартош, – он наш и мы будем его стеречь; он очень хорошо чувствует, на чьей стороне преимущество и сила, чтобы перейти к другим. Вы должны ехать в Серадзь. Выданы приказы, великополяне собираются в большом количестве. Если бы какой-нибудь противоречивый голос раздался, мы заглушим его. Против Ядвиги мы ничего не имеем, принимаем её для вас. Она молода, чудесно красива и приносит вам, может, новое право на трон.

Семко никакого знака ни согласия, ни отвращения не давал. Внимательно слушал.

Ещё несколько дней отделяло от намеченного на двадцать восьмое марта съезда.

Бартош, объявив князю, что он должен был появиться, на следующий день бежал в Великопольшу звать, торопить, выгнать в Серадзь и каким-либо образом договориться объявить Семко королём, чтобы вынужденный общим голосом Бодзанта подтвердил выбор и провозгласил Семко.

Слушая сияющего и взволнованного этим Бартоша, князь, казалось, был в хорошем настроении и лелеял надежду, но после его отъезда, оставшись один, на него снова напали сомнения.

Его терзал безжалостный Генрих, который не хотел брата называть иначе как его королевским величеством. Кланялся ему в ноги, оказывал преувеличенное почтение, а чем более грозный взгляд встречал, чем больше чувствовал, что это его раздражает, тем с большим удовольствием над ним издевался.

IV

Старый замок в Серадзе давно не был свидетелем стольких многолюдных съездов и совещаний, как нынче. Он долго пустовал, прежде чем дождался того, что великополяне с краковянами выбрали его как самое удобное место для общих совещаний.

Из Великопольши и Малопольши доехать туда было проще всего. Во время безкоролевья собирались там часто. Местечко как-то так могло угостить многих, но нетребовательных пришельцев. Просторные, пустые комнаты в старом замке предназначались для совещаний. В необходимости и костёл служил для собраний.

Уже тогда было принято совещания о судьбах родины проводить в Божьих домах, что им придавало и некоторую торжественность, и сдерживало от кровавых выходок. В этом Серадзе приезжающие паны никаких удобств не имели, но и не рассчитывали на них. Им было достаточно крыши над головой, стен от ветра и тихого угла.

Для более видных, духовных лиц, князей, урядников и писарей комнат было предостаточно. Правда, на окнах ещё не было стёкол, а внизу не везде оказались полы, но лавок хватало всем.

Люди были привычные к неудобствам, мягкость обычаев едва чувствовалась, принесённая иностранцами.

Весь народ стоял ещё лагерем, как в те времена, когда должен был обороняться от нашествий и быть начеку, а от них и теперь не был в безопасности.

Март в этом году заканчивался достаточно сухими и не слишком морозными днями. Дороги уже подсохли, близкая весна давала о себе знать. Реки текли ещё бурные, болота были огромными, как пруды, но кое-где на лугах показывалась зелень.

В замке уже готовились к приёму гостя, складывали дрова для каминов, понемногу очищали комнаты, когда за два дня до назначенного срока показался панский двор, который направлялся к воротам и уже заранее объявлял кого-то из видных.

Замковая служба, которая смотрела на это с холма, по виду пыталась угадать, кто это мог быть, соглашаясь на то, что прибывшие были похожи на немцев. Издалека их можно было принять за пришельцев, потому что ни на одном из них не было ни одежды, ни брони, какие повсеместно использовали на родине.

Это был великолепный двор, а самого пана, который ехал на коне, легко было отличить, он выглядел по-княжески и прекрасно.

Лёгкие дорожные доспехи, шлем с поднятым забралом, павлиньими перьями в большом количестве, богатый рыцарский пояс, блестящее оружие, конская попона с золотыми узорами, нарядная упряжь, гордое лицо, задранная вверх голова, смелый взгляд показывали мужа, который чувствует свою силу и значение.

Он и его дружина, одетая и вооружённая по-немецки, въезжали в замок как домой. Стража также не смела им перегораживать дорогу, хотя никто не знал этого пана. Делали предположения, что это какой-нибудь князь.

Когда вся свита оказалась во дворе, в нём можно было отличить венгров и русинов, но ни польского лица, ни речи нигде не было.

Поэтому люди в замке думали, что прибыл один из объявленных послов королевы Елизаветы, для которых там был назначен ночлег.

А был это князь Владислав Опольский, одними называемый Русином, другими – Венгерским воеводой. Шурин старого Зеймовита Мазовецкого, дядя молодого Семко, муж большого значения на дворе покойного короля Луи, умный и образованный, но в котором уже ничего польского не было, кроме напоминания о роде Пястов.

Не воинственный, возрастом уже остывший, равнодушный к общим делам родины, на которые смотрел по-немецки, по-венгерски, по-опольски, но не по-польски, он был так же всем ненавистен, как сам не выносил шляхту и польский обычай.

То, что он туда приехал, могло показаться загадкой, потому что, по мнению королевы, он был не слишком дружелюбно расположен к тому, чтобы отбирали земли, которые он держал. Наверняка, он также не ехал на помощь племяннику, потому что Семко был избранником шляхты, что его уже делало ненавистным для дяди.

Кроме того, воспитание, привычки, характер молодого князя Мазовецкого, всё их друг от друга отталкивало.

Владислав свысока смотрел на своих племянников, сам чувствуя себя человеком европейского образования, когда те со всей простотой и старыми польскими обычаями казались ему варварами.

Никого не спрашивая, князь занял самые лучшие комнаты, а его слуги сразу, в соответствии с его привычками и изнеженностью, начали распоряжаться.

Затем, словно князь потянул за собой других, на тракте стали появляться отряды приезжающих отовсюду панов, которые спешили на тот съезд. Сразу за ним приехал посол королевы, епископ Веспримский, с двумя сопровождающими его спутниками, венгерскими панами. Важный старец, высокомерный двор, венгерские костюмы, мадьярская речь, для которой взяли с собой переводчика.

Им указали комнаты чуть поодаль от князя, чтобы они не сталкивались друг с другом. Приезжали краковские паны: Ян из Тарнова, Ясько из Тенчина, молодой Спытек из Мелштына, Судзивой Топорчик, Добеслав из Курозвек и многие другие. Из тех только двое поместились в замке, остальные – в городе, около главного собора, рядом с костёлом Святого Духа в предместье и у доминиканского монастыря.

Постоянно наплывали толпы великополян, среди которых большое число Наленчей. Архиепископа Бодзанту вёл Бартош из Одоланова.

Если бы откуда-нибудь не знали о том, что архиепископ перешёл в лагерь к Пясту, одного этого признака хватило бы за указку.

Бодзанта долго колебался, наконец подчинился, скорее необходимости, чем убеждению. Одинаково сторонясь краковян и великополян, архиепископ со своим двором выбрал ночлег