– Милые пожилые леди не выкидывают в мусор твои карточки с покемонами, – возразил Саймон.

– Почему же? Выкидывают, если ты, прячась за синагогой, пытаешься выменять эти карточки на вино для кидуша, – заметила мама.

– Да я бы никогда!..

– Мама всегда все знает, Саймон.

– Ну ладно. Допустим. Но это же был очень редкий Мью! Единственный покемон, который…

– Да это сейчас неважно. Дочь Эллен Клейн недавно сыграла свадьбу со своей подругой, очень милой девушкой. Она тебе понравится. Нам всем она нравится. Но…

Саймон закатил глаза.

– Но дай угадаю: миссис Клейн – яростная гомофобка, да?

– Нет, не в этом дело. Дело в том, что девушка ее дочери – католичка. С Эллен случился удар, она не пришла на свадьбу, а теперь носит траур и рассказывает всем и каждому, что ее дочь для нее все равно что умерла.

Саймон уже открыл рот, чтобы крикнуть, что он все это время был прав и миссис Клейн – настоящая сварливая мегера, но мать, подняв палец, не дала ему произнести ни слова.

Видимо, мамы и правда всегда всё знают.

– Да-да, это ужасно, но я рассказываю это тебе не затем, чтобы доказать, что ты был прав. Я рассказываю это тебе… – Вдруг разнервничавшись, она сплела пальцы. – У меня появилось странное чувство, когда я услышала эту историю, Саймон. Я как будто знала, что она пожалеет об этом – потому что я об этом уже пожалела. Разве это не странно? – Мама чуть смущенно хохотнула, но в смешке этом не слышалось ни капли веселья. – Разве не странно чувствовать себя виноватой за то, чего ты даже не делал? Не могу сказать почему, Саймон, но я чувствую себя так, словно ужасно тебя предала – и сама не помню, как это произошло.

– Не выдумывай, мам! Ты ничего такого не делала. Это просто смешно.

– Конечно, смешно. Я бы никогда так не поступила. Родители должны любить своих детей безо всяких условий. – Ее глаза блестели от непролитых слез. – Ты ведь знаешь, что я именно так тебя и люблю, Саймон, да? Безо всяких условий?

– Конечно, знаю.

Саймон произнес это с полной уверенностью. Он действительно сказал то, что хотел сказать. Но, конечно, это была всего лишь очередная ложь. Потому что в той, другой жизни, которая сейчас оказалась стертой из их воспоминаний, мама его предала. Предала и выкинула из дома, когда Саймон сказал ей, что он вампир. Заявила, что он ей больше не сын. Что ее сын мертв. И тем самым доказала, что любовь ее не была такой уж безусловной.

Саймон не помнил, как это случилось. Но где-то в глубине подсознания, там, где нет мыслей, а только ощущения, он никогда не забывал эти чувства – боль, предательство, потерю. И ему никогда не приходило в голову, что мама тоже может это помнить.

– Какая глупость. – Она стерла со щек слезы, встряхнулась. – Не знаю, с чего это я вдруг так расчувствовалась. Просто… Просто мне показалось, что нужно тебе это сказать, а потом ты появился здесь, как будто так и должно быть всегда, и…

– Мам. – Саймон за руку поднял ее со стула и крепко обнял. Она внезапно показалась ему ужасно маленькой, и он невольно задумался, как тяжело ей приходилось работать все эти годы, чтобы защитить его. Теперь настала его очередь делать все, чтобы защитить ее. Теперешний Саймон – вовсе не тот Саймон, что жил здесь два года назад. Вовсе не тот Саймон, который признался матери, что он вампир, и его за это выгнали из дома. Но, может, его мама тоже изменилась. Может быть, одного неправильного выбора ей оказалось достаточно, чтобы никогда больше этого не повторять; может быть, пора перестать обвинять ее в предательстве, которого к тому же ни он, ни она толком не помнят. – Мам, я знаю. И я тоже тебя люблю.

Она отстранилась – настолько, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Ну а у тебя что? Что ты должен был мне сказать?

Ой, да ничего особенного. Я просто тут недавно присоединился к секте сверхъестественных демоноборцев, которые запрещают мне видеться с тобой, вот и все.

Как-то не очень это подходило к обстановке.

– Я утром тебе скажу, – вывернулся Саймон. – А то ты устала, как мне кажется.

Мама улыбнулась. Усталость и впрямь была написана у нее лице.

– Утром, – повторила она. – Добро пожаловать домой, Саймон.

– Спасибо, мам, – отозвался он, каким-то чудом умудрившись не потерять дар речи.

Саймон дождался, пока она исчезнет за дверью своей спальни, дождался, пока не раздастся ее негромкий храп. Потом быстро нацарапал записку с извинениями, что уезжает так внезапно. И ни с кем не прощаясь.

Сестра тоже храпела – хотя, как и мама, она отказывалась это признавать. Храп было слышно даже из кухни, если сидеть тихо. Если бы Саймон захотел, он мог бы разбудить ее. Мог бы даже сказать ей правду – или какую-то правдоподобную версию. Ребекке можно доверять – она умеет не только хранить секреты, но и понимать их. Можно было сделать то, ради чего Саймон сюда пришел: попрощаться с ней и попросить любить и защищать маму за них двоих.

– Нет.

Он произнес это еле слышно, но по пустой кухне все равно пошло гулять эхо.

Закон, конечно, суров, но в нем полно лазеек. Разве Клэри не говорила ему об этом? Находились Сумеречные охотники, которые умудрялись не расставаться со своими близкими из мира простецов – Саймон и сам тому подтверждение. Может, Клэри ради этого его сюда и привела сегодня ночью – не попрощаться, а понять, что он не может этого сделать. И не сможет никогда.

«Это не навсегда», – выскользнув за дверь, мысленно пообещал Саймон маме и сестре. Постоял, пытаясь уговорить себя, что это вовсе не трусость – уйти, не сказав ни слова. Молчаливо пообещал, что это не конец. Что он найдет способ вернуться. И хотя рядом не было никого, кто мог бы оценить его безупречный шварценеггерский акцент, Саймон громко поклялся вслух:

– Я вернусь.

Клэри просила позвать ее, когда он будет готов вернуться в Академию, но пока Саймон не хотел этого делать. Странно это все-таки: уже на следующий день никто не сможет помешать ему навсегда поселиться в Нью-Йорке. После Восхождения он станет настоящим Сумеречным охотником. Больше не будет школы, тренировочных заданий, бесконечных дней и ночей, лишенных кофе. Саймон не очень-то задумывался, что будет дальше: он знал, что вернется в родной город и останется в Институте, по крайней мере на какое-то время. Не было никакой причины так сильно тосковать по Нью-Йорку, если вот-вот он окажется так близко к дому, что, считай, вернется навсегда.

Вот только Саймон понятия не имел, кем он будет, когда вернется. Когда пройдет через Восхождение. Если пройдет. Если не случится ничего ужасного, когда он сделает глоток из Кубка Смерти.

А правда, что значит стать Сумеречным охотником? Он станет сильнее и быстрее, это точно. Сможет наносить на кожу руны и видеть сквозь чары иллюзий. Можно было бы составить длинный список того, что он сможет делать после Восхождения, – но Саймон понятия не имел, что он при этом будет чувствовать. Вряд ли, конечно, один глоток из волшебного кубка сразу же превратит его в самовлюбленного, сверхъестественно красивого и отчаянно рискового сноба, типа… ну да, типа всех остальных Сумеречных охотников, которых он знал и любил. И вряд ли превращение в Сумеречного охотника автоматически заставит его возненавидеть «Подземелья и драконов», «Звездный путь» и все технологические и культурные изобретения, появившиеся после девятнадцатого века. Но кто может знать это наверняка?