Я не понимаю.

Дышать становится трудно.

Я оборачиваюсь через плечо, чтобы убедиться: никто не видит. Мы творим что-то неправильное, преступное, запретное. Мои пальцы переплетаются с его, крепко сжимая, и я прикрываю глаза от удовольствия. Тягучий жар тут же заполняет низ живота. Словно мы снова стоим посреди гостиной тайного дома в лесу и не было всех этих месяцев.

— Что же ты творишь? — шепчу на грани слышимости.

— Я так тебя ждал, — опаляет ухо.

Миша плавным движением перемещается мне за спину, застывает, не касаясь телом, но я все равно ощущаю его тепло. Наши руки все еще сжимают друг друга, его большой палец неустанно гладит мое запястье, причиняя удовольствие, граничащее с болью.

Неправильно. Правильно. Безумно.

Меня ведет, как под алкоголем. Голова кружится, а кожа горит в желании, нет, потребности, касаться этого мужчины. Как глупо я полагала, что все прошло. Почему я верила, что так может быть с любым?

— Пойдем, — Миша отступает на шаг, тянет мою руку за собой, а потом выпускает.

Я снова окидываю взглядом людей, никто, даже Маша, не обращает внимание на нашу странную парочку. Адреналин от опасности быть застуканными бьет по нервам, растекается огнем по венам. Неправильно. Так неправильно. Я шагаю за мужчиной, который выпустил мою руку, но все еще словно держит, ведет. Мы выходим в безлюдный коридор. Гардеробная, которой поздней весной не пользуются.

Музыка из игрового зала здесь почти не слышна. Значит и нас не услышат. Миша проходит на несколько шагов вперед и останавливается ко мне спиной. Я вижу напряженные плечи под очередным неудачным свитером и замечаю, как часто вздымается моя собственная грудь.

Опасно.

Неразумно.

Зачем я пошла?

— Марина, — он оборачивается и тут же цепляет мой взгляд своим.

В его столько чувств. Я не знаю, что он видит в моем, но тут же сокращает ненужное расстояние и оказывается передо мной. Поднимает любимую шершавую ладонь и проводит ей по моему лбу, в месте, где остался едва заметный шрам от удара. Он уже давно выцвел и превратился в тонкую белую полоску над бровью, но сейчас я ощущаю фантомную пульсирующую боль там, где жесткая подушечка большого пальца поглаживает.

— Ты уже поняла? — хрипло спрашивает Миша.

— Что? — выдыхаю я, купаясь в ощущениях настолько острых, что дыхание спирает.

— Наша первая встреча, помнишь?

— В больнице?

Он качает головой.

— Я рассказывал, вспомни, — приближает ко мне лицо, ныряет пальцами в волосы и прижимается к моей щеке. Господи, как хорошо. — Метро, я шел за тобой, а потом ты сбила меня с ног. Кафе, история про бабушку и горячий шоколад, — урчит мне на ухо.

Мое сердце екает. Та самая история. Я помню, да. Это и моя история тоже.

Я впиваюсь пальцами в его крепкие плечи и выпускаю тихий стон.

— Ты встретил меня. Это была я.

— Да, — хриплый смех опаляет ушную раковину. — Я только что понял. Это всегда была ты, понимаешь?

— Нет, — качаю головой. — Что это значит?

Миша отстраняется и смотрит в мои глаза. Как умеет только он: до самой глубины души, со всей неукротимой страстью, спрятанной за этой стеной сдержанности.

— Что все было по-настоящему. Ты и я. Так и должно было быть с самого начала.

— Но Маша…

— Останется Машей, — твердо говорит он.

«Останется Машей». Она всегда ей была, а он не видел. Теперь видит?

— А грек? — спрашивает перекрестно.

— Остался в Греции. Уже давно.

— Хорошо.

— И что теперь? — спрашиваю осторожно.

— Что ты хочешь? — прислоняется лбом к моему и прикрывает глаза. Его теплые ладони опускаются на мою талию и мягко ее сжимают. До дрожи.

Не верится, что прошло три месяца. Не верится, что нам понадобилось столько времени, чтобы снова прийти друг к другу. Потому что я помню всё, как вчера.

— Хочу собаку. И шкуру медведя. Камин и лес за окном, — слова так легко срываются с моих губ, что удивляют даже меня. Неужели и правда этого хочу?

Да, хочу. Очень хочу.

— Я строю дом. Если ты останешься…

— Я останусь, — беру его колючие щеки в ладони. — Останусь, — прижимаюсь носом к носу, слепо ищу его губы.

— Но твоя работа?.. — хрипло спрашивает он.

— Я так устала, Миш. Я так хочу домой.

Его губы, наконец, касаются моих. Запечатывают все слова и дарят долгожданное облегчение. Это медленный тягучий поцелуй, изучающий и робкий. Колючий.

Любимый. Но уже через мгновение, он перерастает в кипящую страсть, в жадные глотки, несдержанные касания. Так, словно мы снова одни, отрезанные от мира.

Глоток за глотком, до самого дна, пока мы оба не истощимся.

Не знаю, кто останавливается первым. Когда и почему.

Мы просто замираем в объятиях друг друга, тяжело дыша.

— А если тебе снова захочется бежать? — задает сложный вопрос Миша, укачивая в своих руках. — Ты же не можешь долго оставаться на одном месте. Никогда этого не делала.

Я хочу опровергнуть и рассказать про Никоса, но кажется, это совсем не к месту.

Но если я полтора года прожила с ним, с правильным мужчиной смогу и всю жизнь.

Наверное.

— Тогда ты меня отпустишь, а я обязательно вернусь к тебе. Или поедешь со мной, — отвечаю без утайки.

Потому что да, скорее всего, захочу. Но когда есть куда возвращаться, бежать далеко и надолго не хочется.

— А что с Машей? — спрашиваю, поднимая на него взгляд.

— Я поговорю с ней, — серьезно кивает он.

— Нет уж, — смеюсь. — Разговоры не твоя сильная сторона. Я сама ей все расскажу.

Она поймет. Должна.

— Прости, что снова это говорю… — наклоняется к моему уху. — Но как же хорошо, что ты потеряла память.

— Тебе повезло влюбить меня в себя, — улыбаюсь. — Пока я спала.

Марина

Год спустя

— Ты же не серьезно, — Миша привычно хмурит брови, оглядывая беспредел в гостиной.

— А Маше идея понравилась! — говорю, пытаясь балансировать на стремянке. — Агент 007! Круто же!

— Марселю два. Он вообще не в курсе, кто такой агент 007. Он до сих пор на повторе «Синий трактор» смотрит.

— По полям, по полям, синий трактор едет к нам, у него в прицепе кто-то песенку поет, — завожу я надоедливую песенку, пытаясь пританцовывать на шаткой лесенке. — Зато, когда он вырастет, увидит фотографии и восхитится, какие у него крутые родители!