Маркуса вновь охватил гнев. Его взбесило не то, что шериф собирался повесить на него преступление, а то, что люди, подобные шерифу, всегда в таких случаях выходили сухими из воды. Но только не в этот раз. Со мной этот номер не пройдет. Он почувствовал, что теряет контроль над собой.

Маркус наклонился к самому лицу дежурного, на котором играло подобие улыбки.

— А если случится так, что я буду ужинать в переполненном ресторане, посетители которого подтвердят, что я находился очень далеко от места преступления? Или обращусь в газеты? Что, всем этим людям тоже придется исчезнуть?

— Таковы правила игры.

Маркус приставил пистолет ко лбу полицейского. Глаза у помощника шерифа расширились от страха.

Маркус склонил голову набок и напряг шею.

— Я не играю ни в какие игры.

Его собеседник закричал.

За тебя, Аллен. Он спустил курок. Крик оборвался.

Эндрю ворвался в комнату и уставился на них, не веря собственным глазам. Маркус сунул пистолет за ремень брюк.

Боек ударил в положенное место, но выстрела не последовало: он вставил всего два патрона в пятнадцатизарядную обойму.

Маркус заметил, что полицейский обмочил штаны.

— Сладких снов. — Он достал блэкджек, нанес помощнику шерифа удар по затылку и вернул его в мир грез.

При виде грязного номера в мотеле у Мэгги мурашки поползли по спине. Это было место, которое обычно снимали на час, а не на сутки. Убогие зеленые обои на стенах, зеленоватый цветочный узор на покрывале, телевизор, у которого не было пульта управления и программы приходилось переключать поворотом ручки. Ремонт здесь не делали еще с семидесятых. Она невольно подумала, что тогда же, наверное, и в последний раз стирали постельное белье. Ей казалось, что она видит тысячи крошечных насекомых, копошащихся в матраце под простынями, в каждом темном углу комнаты. Она решила, что будет спать в одежде и обуви, если вообще заставит себя лечь.

Маркус спал на кровати, прикрыв рукой лицо, и дышал глубоко и размеренно. Его явно не тревожили мысли о клопах, блохах и вшах. Быть может, в сложившихся обстоятельствах это не должно было беспокоить и ее, но все же беспокоило.

Она сидела в кресле и смотрела на него. Пыталась представить себе, что может произойти между ними, когда вся эта ситуация придет к завершению. Сможет ли Маркус когда-нибудь простить себя? Она считала, что тогда в Нью-Йорке он поступил правильно, но знала, что не убедила его. Он имел ужасную привычку наваливать себе на плечи все мировые проблемы. Вопреки его спокойствию и внешнему облику крутого парня, она понимала: в глубине его души таилась невыносимая боль.

Не убирая руки, Маркус сказал:

— Я не могу спать, когда ты так пристально на меня смотришь.

Как же он…

— Почему бы нам просто не обратиться в прессу? — спросила она.

— Во-первых, ты не можешь просто так прийти с улицы и выступить по общенациональному каналу с заявлением, что президент собирается избавиться от конкурента посредством заказного убийства. Во-вторых, даже если бы нам удалось выступить по телевидению или найти нужного журналиста, у нас нет никаких доказательств. Кто нам поверит? Они смогут дискредитировать нас, облить грязью, чтобы потом замести все под ковер, прежде чем утренние газеты поступят в продажу. В-третьих… Я не хочу больше никого подвергать опасности.

— А как насчет интернета? Мы смогли бы по крайней мере сообщить об этом.

Он усмехнулся.

— Еще одна теория заговора? В интернете полно таких историй.

Она немного поколебалась.

— Мы можем сбежать.

Он сел на кровати и посмотрел на нее. Она подошла и села рядом.

— Мы можем уехать далеко-далеко. Можем пересечь границу и больше не возвращаться. Через пару дней окажемся в стране, откуда нет экстрадиции. Ты не обязан ничего делать.

Он отвел глаза и уставился в стену. Какой-то момент прошел в полном молчании.

— Если мы ничего не сделаем, то кто сделает? Перед тем как умереть, Аллен Брубейкер сказал мне: «Для торжества зла достаточно, чтобы хорошие люди бездействовали». — Он еще некоторое время помолчал, а потом посмотрел ей в глаза. — Я собираюсь кое-что предпринять. Иногда дело не в том, добьешься ты успеха или нет. Необходимо заявить о себе, сделать так, чтобы с тобой считались. И при этом знать, что поступаешь правильно. Я лучше умру, защищая то, во что верю, чем буду жить, отворачиваясь.

И снова между ними повисло молчание. Но никто из них не отвел глаза.

— А ты знаешь, что это можно считать нашим третьим свиданием? — спросила она. — На втором свидании целуются. А что делают на третьем?

На его лице появилась широкая улыбка. Она больше не колебалась, схватила его за воротник рубашки и прижала к себе.

Их поцелуй стал подобием взрыва. Его руки ласкали ее плечи и спускались вниз по обнаженной коже. Каждое прикосновение отдавалось в ней электрическим разрядом.

Она прильнула к нему и ощутила твердость его тела. Сердце ее бешено стучало. Тепло разлилось по ней, охватив все ее существо. Она запустила ладони под его рубашку. Ей хотелось…

В одно мгновение он исчез.

Мэгги услышала шум с другой стороны двери. Кто-то вставил ключ в замок. Она увидела Маркуса на полу перед дверью. Он лежал на спине с пистолетом в руке. Его спокойствие и собранность в момент опасности поразили ее. Она не сразу поняла, что он собирается делать, но потом до нее дошло: незваный гость, зайдя в комнату, не станет целиться в пол.

Маркус все еще держал пистолет наготове, когда вошел Эндрю и от удивления сделал шаг назад. Маркус вскочил, выглянул в коридор и осмотрел двери других номеров, прежде чем запереться изнутри. После чего убрал пистолет, заткнув его сзади за брючный ремень.

— Скажи мне, что у тебя хорошие новости, — обратился он к Эндрю.

Мэгги в ужасе увидела, как в руках Эндрю появилась дубинка. Замахнувшись ею, он нанес удар по затылку Маркуса. Маркус обмяк и упал на пол.

Мэгги вскочила с кровати.

— Какого черта ты делаешь?

Эндрю окинул ее холодным взглядом.

— Игра окончена, Мэгги. Пора покончить со всем этим.

Маркус очнулся в каком-то темном тесном месте. Он еще не до конца пришел в себя и не мог понять, где находится. Ему вспомнились жуткие истории об эксгумациях, когда медицинские эксперты обнаруживали царапины на крышке гроба. Он решил, что погребен заживо. Ему стало тяжело дышать, и его накрыла волна клаустрофобии.

А потом он понял, что лежит в гробу не один. Еще одно тело делило с ним узкое пространство. В голове у него стучало. Его тошнило. Этого не может быть.