Я не хочу здесь умереть.

Я не хочу исчезнуть.

Я должна вернуться домой.

Мама.

Мама умрет, и это моя вина.

Горячие слезы катились по ее щекам, и она икнула, когда попыталась глотнуть воздуха.

– Этта, – прошептал Николас ей в ухо. Он подвинулся, привлекая девушку ближе. Она уткнулась лицом в ложбинку между его шеей и плечом и почувствовала руку, убирающую волосы, прилипшие к мокрым щекам.

– Тс-с-с, Этта, мы в безопасности, – сказал он. – Бой наш, пиратка. Они ударят по своим цветам, и мы прорвемся.

Она вдохнула морскую соль, которая, казалось, всегда держалась на его коже, как бы далеко ни плескался океан. Ее разум погрузился в туман, лицо намокло от слез, когда его ладонь скользнула с ее лица и провела по руке. С щемящей нежностью он переплел свои пальцы с ее и перенес их во вторую руку, покоящуюся у него на коленях.

Он закатал рукав, и она испытала шок от горячей кожи под кончиками пальцев, когда он прижал к себе ее руку.

– Сыграй мне что-нибудь.

– Что? – прошептала она.

– Что-нибудь, что вознесет нас отсюда.

Его пальцы отцепились от ее, пройдясь вверх по ее руке, а потом – снова вниз. Прикосновение было таким отвлекающим, таким приятным, таким сладким. Этта не стала выбирать пьесу из своего репертуара, просто отдалась нотам, заструившимся по ее сознанию, зарождаясь где-то глубоко внутри.

Быстрая и легкая, мелодия ее сердца не имела названия.

Она накатывала волнами: ниспадала, когда он выдыхал, и восходила, когда вдыхал. Она была дождем, стекающим по стеклу; туманом, стелющимся по воде. Скрипом огромного тела корабля. Тайнами, что шепчет ветер, незримой жизнью, спускающейся вниз.

Пламенем последней свечи.

Рука Николаса оказалась душераздирающей прекрасной картой твердых мышц и тонких сухожилий. Она задумалась, слышит ли он, как она напевает пьесу о его коже, сквозь гудение над головой. Возможно. Его свободная рука скользила по ее коже, оставляя за собой искрящийся возбуждением след.

Мир вокруг них померк, и она смогла подметить все остальные чувства, навсегда запечатлев это мгновение в теплой темноте. Он убрал распущенные волосы с ее лба, его дыхание прервалось, когда она подняла лицо. Мягкие губы нашли ее щеку, уголки губ, подбородок, и она поняла, что он чувствует то же самое: они еще никогда в жизни не чувствовали другого так остро.

Этта выпустила руку Николаса, и он обнял ее, увлекая их обоих вниз: головы опустились на сумку, его сюртук потянулся за ними. Здесь, во мраке, они обнаружили место за пределами правил; место, зависшее между прошлым и будущим, единственный миг открывшейся возможности.

Грохот бомбежки наверху померк, когда, прижав свой лоб ко лбу девушки, Николас осторожно провел большим пальцем по синяку на ее щеке. Она различила его лицо – прямой нос, высокие гордые скулы, полный изгиб губ. Его рука поймала ее, и он с силой прижался к ней в отчаянном поцелуе.

Но когда она приподняла лицо, почти обезумев от желания и неистового напора крови, Николас отстранился; и хотя Этта чувствовала его рядом, его бешено колотящееся сердце и прерывистое дыхание, он словно бы исчез в оглушительной темноте.

Сражение разверзлось вокруг него с такой силой, что он чуть не задохнулся.

Николас следил за горизонтом на западе, где клубились стальные тучи, словно сам Господь Бог подливал масла в огонь. Небеса окрасились во все оттенки тьмы, и его внутренности свернулись в предвкушении. Он повернулся отдать команду готовить корабль к шторму, и…

Экипаж пропал.

Все до единого.

Бросившись к носу корабля, он звал Чейза, завывающий ветер глотал звук его шагов. Паруса щелкнули и предупреждающе затрепетали. Юноша уловил какое-то движение – все-таки на его корабле кто-то был.

Он стоял спиной, но ошибки быть не могло: безжалостный ветер трепал темные кудри, руки переплелись за спиной.

– Джулиан? – окликнул он. Но… ей-богу, как же он выжил? Уцелел после падения? Они должны вернуться в порт, обратно в Нью-Йорк…

Другой корабль появился, словно призрак, скользя по туманной темной воде. Он успел лишь пораженно вздохнуть, как они дали бортовой залп.

Николас почувствовал, как корабль под ним разрывается на части, словно его собственная кожа, его кости разлетались на тысячи зазубренных осколков.

– Джулиан! – закричал он, когда вокруг взорвались огонь и обломки, окружая его стеной удушающего пламени, роем щепок. А канонада не утихала, не прекращалась. Жар опалил волосы на его лице, оставив лишь обожженные белки за веками.

Он испустил хриплый крик, когда его сбило с ног; корабль резко просел вправо – ужасный крен мог означать только одно: он набирал воду и тонул.

Слепой, обожженный, одинокий.

Потом пришла тишина.

Так внезапно, что Николас, наконец, вырвался из тяжелого сна, словно кто-то вцепился ему в загривок и вытянул в реальность. Изнеможение, отметая логику, присосалось к разуму морским желудем. Чистая бескомпромиссная паника захлестнула его, словно волна, заставляя откатиться от мягкого тепла, которое он обвивал. Белые плитки… сотни коричневых, синих, красных, черных вспученных одеял – люди…

Николас сел, прижавшись спиной к стене. Потер кулаками глаза, пытаясь унять сердце, бешено колотящееся в груди.

Ты знаешь, где ты.

Он знал.

Лондон. Двадцатый век. Война.

Это был… железнодорожный туннель. Для… «поезда». Подземка.

Николас выдохнул, вычищая корочки из глаз. Лампы над головой мерцали, словно пламя свечи, танцующее на ветру. Он склонил голову, слушая странный звук, исходящий от них: что-то среднее между гулом и яростным щелканьем цикад в южных колониях.

Электричество. Давно уж он не пользовался этим благом, да и когда пользовался, такого изобилия не видел. Джулиан познакомил его с ним, посмеиваясь, когда Николас изучал свою первую лампочку. Долгие годы Николасу удавалось отодвигать воспоминания о единокровном брате на самый край сознания, где раскаяние не могло отравить его надежду на будущее. Но путешествие и Джулиан были неразрывно связаны между собой. Не будь Джулиана, он бы вообще не попал к проходам. Сперва он думал, что его задача – убедиться, что оставшиеся соперники Айронвуда не тронут брата, что он защитник, ролью которого можно безгранично гордиться. В действительности же он подбирал брату одежду, стирал и штопал, словно лакей. Заботился о его меркуриальных нуждах и утолял дикие изменчивые капризы. Даже в мире путешественников он был слугой. Рабом воли Айронвуда.

«Мне не нужен защитник, – сказала девушка. – Мне нужен напарник».

Последние несколько часов доказали, что на самом деле ей нужен именно защитник; но… напарник. На это он никогда не смел надеться.