Собравшись с духом, Николас обернулся к спящей рядом девушке.

Воздух в легких и носу по-прежнему отдавал розами, словно он не один час провел, уткнувшись в копну ее непослушных светлых волос. Прежде чем подумать, почему это было неумно, поразмышлять о том, каким подлецом надо быть, чтобы воспользоваться девушкой в темноте, Николас протянул руку и нежно смахнул волосы с ее лица.

В некотором смысле, каждый раз глядя на Этту, он словно бы впервые видел ее на палубе «Ретивого». Симптомы сего недуга были очевидны: сердце, сведенное острой судорогой, пропускало удар, в груди становилось тесно, пальцы невольно сгибались, словно воображая, каково будет вплестись в ее волосы. Он знал похоть – не раз сгорал в ее всепоглощающем огне, – но знал и как ее унять, как избежать пут привязанности, как уйти удовлетворенным, успокоенным и готовым вернуться на корабль.

Обнимая ее прошлой ночью, он искренне верил, что результат будет тот же. Прикосновение к ней должно было ответить на его давнишнее сомнение: действительно ли ее кожа так мягка, как он воображал. Сдача звенящей в голове потребности утешить ее – всего разок! – казалась приемлемой, раз все равно никто не увидит и не осудит…

Взамен он каждую секунду дышал ее дыханием, водил руками по ее лицу, борясь с искушением ее губ… только разжигая огонь в груди. Ему хотелось верить, что он сделал это, потому что она нуждалась в утешении или, по крайней мере, отвлечении. Ему хотелось верить, что это произошло потому, что он был чужеземцем в этом времени и от этого чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел верить, что их жизни могли оборваться в любое мгновение и у них оставалась только эта последняя возможность.

Правда же заключалась в том, что Николас обнимал ее, потому что хотел. Он не думал о ее репутации или о том, о чем мог бы подумать кто-либо другой. Он взял, что хотел, и к черту всех остальных.

Николас почувствовал, как печальная улыбка тронула его губы. Будь он проклят, потому что теперь он знал ее. Она пустила его в свой разум, открыла сердце, и теперь он знал вкус ее слез.

И потерпел крушение.

Он цеплялся за свою силу воли, как утопающий цепляется за обломки; как же нелегко оставаться на плаву, напоминая себе о каких-то важных делах, когда она была такой мягкой, теплой и живой в его руках.

Мог ли он целовать ее, зная, что собирался предать ее, вернув астролябию Айронвуду?

Мог ли он целовать ее, зная, что она вернется в свое время, а он останется в своем? С каким поношением им бы пришлось столкнуться, вернись она с ним в его время, к жестоким колониальным законам…

Мог ли он целовать ее, зная, что она, возможно, не сгорает, как он?

С тех пор как его заперли в одном времени, Николас использовал мечту о собственном корабле как балласт, чтобы устоять среди бури вины, гнева и опустошения. Он снова научился проглатывать общественные ограничения своей эпохи, даже не соглашаясь с ними. Путешествие с Эттой всколыхнуло в нем мысли, которых он старался не касаться, подбросило опасные идеи. Что будет, если он не вернется в свое время? Если, вместо того чтобы вернуть астролябию Айронвуду, они станут паломниками, скитаясь по землям и векам, пока не найдут тот, где окажутся в безопасности, тот, который им подойдет? Когда двое больше не принадлежат своей эпохе, должны ли они следовать чьим-либо ожиданиям, кроме собственных?

Вот только она отчаянно пытается найти мать и вернуться домой.

Да и он отчаянно желал добиться своих целей. Не более чем шальная мысль, выбившаяся из-под контроля. Николас хотел свой корабль, причем не один, чтобы жить без ограничений и навсегда избавиться от этой семьи и ее интриг.

И потом, как ни крути, Этта не будет в безопасности, если он не принесет астролябию Айронвуду? Не в полной мере. Возможно, однажды она поймет это и примирится с его обманом.

Легко, конечно, предаваться диким беспочвенным теориям. Старик просто хотел расширить свою паству. Найти больше слуг. И хотя их бегство через проход было внезапным и неожиданным, он не сомневался, что все будет прощено, – коль скоро он даст Айронвуду то, что тот хочет.

Но был миг, пока Элис с Эттой обсуждали возможные намерения Айронвуда, когда признание чуть не слетело с его языка.

Ты можешь удержать ее. Слова скользнули в его разум, принося множество образов, наполнивших его сердце дикой радостью. С каких это пор он стал отказываться от своего вознаграждения? Отдавать по праву выигранное сокровище?

Мы созданы друг для друга.

Стоило только мысли зародиться, как она прилипла к нему, словно вторая кожа, – не отскрести. Потому что, разумеется, они не были созданы друг для друга.

Они, как два корабля, плывущие в противоположных направлениях, ненадолго встретившиеся в середине путешествия, и он мог «удержать ее» с тем же успехом, что и поймать ветер. Он не оскорбит ее попытками, не говоря уже о том, чтобы думать, будто это возможно. Когда настанет время, все вернется на круги своя. Она будет с семьей, в безопасности; он обзаведется кораблем и станет полноправным господином своей судьбы – единственное, чего он когда-либо хотел.

А Этта… Легкое разочарование на фоне удачно сложившейся жизни.

Он не скатится до того, чтобы полюбить ее.

Со временем боль пройдет.

Но… он будет сожалеть об утрате. Легкости. Никому из них не было нужды «завоевывать» внимание другого, и никто не заставлял другого чувствовать себя обязанным. Николасу показалось очень странным, учитывая его несколько ограниченное представление о следующих веках, что эта девушка так ему подходила, что они так хорошо друг друга понимали. Жизнь научила его, что есть всего два способа чего-либо добиться: воспользоваться добротой и жалостью окружающих или положиться на неукротимую силу воли. Почему теперь все стало настолько иначе?

Он снова посмотрел вокруг, на спящие семьи, мужей и жен, друзей… каким все казалось незамысловатым. Пара, танцевавшая несколько часов назад… как свободно они обнимались и прикасались друг к другу, живя мгновением.

«Хватит, – приказал он себе. – Это работа. Она – мой напарник». Ставки слишком высоки, чтобы отвлекаться на чувства.

Николас поискал человека в форме, которого видел идущим по краю приподнятой платформы прошлой ночью, и обнаружил его спящим на ступеньках, по которым они спустились. Тут и там между спящими лондонцами зияли промежутки – кто-то, должно быть, после налета решил вернуться к тому, что осталось от его дома.

Он сел на корточки, стараясь не думать о разрушениях города. Нечеловеческие звуки летающих машин и обстрела не были и вполовину так ужасны, как мысль о том, что могло бы произойти, не беги они так быстро, как бежали, обрушься огненная буря им на головы.

Они должны покинуть эту эпоху. Быстро. Стражи этого времени, должно быть, уже на ногах и ищут их прямо сейчас.

Юноша протянул руку и на секунду замешкался, прежде чем погладить Этту по щеке, чтобы разбудить. Она пошевелилась, вытянув ноги, с тихим вдохом натягивая на себя его сюртук. От взгляда Этты, разморенной и взъерошенной после сна, он чуть не забыл, зачем разбудил ее.