– Как покойный мейстер Дирк Якобс! – продолжал гнуть свое Барент Хармансен. – Который, между прочим, взял за свою работу куда меньшие деньги…

– Ну, тогда и времена были другие… – примирительным тоном проговорил красивый господин Виллем ван Рейтенбюрх. – С тех пор, минхейр Хармансен, все чрезвычайно подорожало. Вы ведь тоже, почтенный минхейр, за шелка и сукна берете гораздо большую цену, чем ваш покойный батюшка!

– Так и ткани у меня куда тоньше и лучше качеством! – Господин Харменсен поспешно перешел в активную оборону. – Или уж, по крайней мере, не хуже!

– И вообще, досточтимый минхейр Рейтенбюрх, – поддержал старинного приятеля Ян Клаесен Лейдеркерс, – ваша снисходительность объяснима, вы вполне хорошо видны на этой картине, а меня, к примеру, вовсе не видно!

– Вон там, сбоку, за правой рукой минхейра Ромбута Кемпа, видно ваше лицо, – возразил господин ван Рейтенбюрх.

– Где? – Лейдеркерс приблизился к картине, вгляделся в ее правый край и разочарованно протянул:

– И это все, что я получил за свои сто гульденов? Это же просто издевательство! Где же то равенство, за которое сражались с испанцами наши деды? Меня тут едва можно разглядеть!

Он еще ближе подошел к картине, распушил усы, как готовящийся к драке кот, и запыхтел:

– А что это за поношенная шляпчонка надета у меня на голове? Между прочим, я потратил немалые деньги на свою стрелковую экипировку, а меня вырядили каким-то шутом гороховым!

– И вообще, – подхватил господин Барент Харменсен, – мейстер Рембрандт взял с нас такие деньги, а поскупился на костюмы и экипировку! Вырядил в какие-то старые каски, которые давно уже не приняты на вооружение! Где он только откопал это старье?

– А кто заплатил за этого нищего барабанщика, который помещен едва ли не на самом видном месте? – снова раздался визгливый голос супруги господина Энжелена.

– Господа, не угодно ли вина? – попыталась Гертджи смягчить разбушевавшихся заказчиков.

Кое-кто из стрелков откликнулся на ее предложение, но большая часть продолжала возмущенно обсуждать картину.

– А это еще что за маленькая ведьма? – не унималась мефрау Энжелен. – С какой стати мой досточтимый супруг должен из своего кошелька оплачивать ее изображение? Да еще и выписана она куда тщательнее моего Рейнера!

– Не знаю, не знаю… – заговорил наконец минхейр Баннинг Кок, он же – свежеиспеченный господин де Пумерланд. – Право, не знаю, господа… Все мы знаем, что мейстер Рембрандт – достойный живописец… несколько его картин приобрел наш высокочтимый господин принц Фридрих Генрих Оранский для своего дворца в Гааге, два полотна мейстера Рембрандта купил английский король Карл… Может быть, у такого славного живописца были свои соображения, когда он создавал столь странную картину? Я склонен все же выслушать, что мейстер Ван Рейн скажет нам в свое оправдание!

– Не собираюсь оправдываться! – хмуро проговорил мейстер Рембрандт, выступив на середину комнаты. – Я не берусь учить вас торговле и мореплаванию, производству шелков и сукон! Так и вы – не судите о свете и тени, о красоте и уродстве. Оставьте это мне и поверьте: если вас вспомнят через многие годы и даже столетия – то только благодаря этой картине!

Господа стрелки, в основной своей массе весьма недовольные, удалились. Мейстер Рембрандт без аппетита поужинал и снова поднялся к себе в мастерскую. В последнее время он иной раз и ночевал там, несмотря на все уговоры Гертджи.

Он сидел в жестком неудобном кресле, не зажигая огня, и смотрел перед собой невидящим взглядом.

К счастью, стрелки согласились принять заказ, но они остались недовольны. А ведь они – цвет городской знати! Значит, если они недовольны – и без того скудный ручеек заказов может окончательно иссякнуть! Что тогда делать?

Собственные деньги почти растаяли. Можно наложить руку на наследство маленького Титуса… Но родня покойной Саскии будет недовольна и, что гораздо хуже, может через суд добиваться лишения его опекунства…

Он поднял глаза.

Перед ним из сгущающихся сумерек выступала злополучная картина.

Неужели это его последний большой заказ?

А картина получилась неплохой! Что бы ни говорили эти самодовольные господа стрелки, но за эту картину ему не стыдно!

И эта золотая девичья фигурка, которую пришлось поместить почти в центр холста вопреки первоначальному замыслу, вовсе не испортила композицию! Напротив, это пятно золотого радостного света сделало картину более гармоничной, более законченной, уравновесила ее, увязавшись с такой же светлой фигурой молодого лейтенанта ван Рейтенбюрха…

За спиной Рембрандта послышался негромкий скрип.

Он повернулся и едва сдержал испуганный возглас.

В дверях мастерской стоял Черный Человек.

– Это вы? – проговорил художник внезапно охрипшим голосом. – Я не слышал, как вы пришли.

– Это не удивительно, – насмешливо отозвался поздний гость. – Я часто прихожу без стука и без предупреждения. И как вы, должно быть, заметили, передо мной открываются любые двери. Даже запертые на очень надежные замки.

Он пересек комнату и остановился перед картиной.

– Кажется, сегодня, мейстер Рембрандт, у вас уже были гости? А я-то по наивности думал, что меня вы пригласите первым взглянуть на эту картину! Ведь я, как-никак, заплатил вам больше, чем любой из господ стрелков! Но, впрочем, это не так важно.

Он склонил голову к плечу и внимательно посмотрел на картину.

В комнате наступила тяжелая тишина.

– Вот как! – проговорил он наконец, снова повернувшись к художнику. – Я вижу, вы внесли в картину кое-какие изменения! Интересно, кто вам это посоветовал? Впрочем, неважно!

Лицо его исказила злобная гримаса.

– Вы думаете, что перехитрили меня? Думаете, что своими ничтожными усилиями свели на нет мою многолетнюю работу? Как бы не так! Это вам не под силу! И вам, и тому, кто подсказал вам эти… переделки! Вы не представляете, какой силе пытаетесь противостоять! Впрочем, этот разговор совершенно бесполезен!

Он резко развернулся и направился к выходу из мастерской. В дверях он на мгновение задержался и еще раз полыхнул на Рембрандта испепеляющим взглядом.

– Добро пожаловать в Амстердам! – усмехнулась Катаржина. – Ты ведь первый раз здесь? Тогда держись, с непривычки может быть трудно…

В первый момент Старыгин подумал, что попал на какой-то странный карнавал или на день открытых дверей в огромном сумасшедшем доме. Прохожие в основной массе выглядели более чем странно. Мужчина средних лет гордо вышагивал по улице в широких розовых, в синюю клеточку трусах, в красно-зеленых гольфах и в приличном офисном пиджаке. Его миловидная спутница выкрасила волосы в черно-оранжевый цвет, из-под короткого серебристого плаща выглядывали вязаные чулки в красно-желтую полоску. По мостовой неторопливо проехал на допотопном велосипеде задумчивый хиппи с сальными волосами, едва не достающими до земли и чудом не застревающими в спицах колеса. При этом он был одет в арабский бурнус, расшитый удивительными узорами, и в лиловые джинсы, а его уши, нос и губы были так густо утыканы металлическими колечками, что при любом движении он дребезжал, как связка пустых консервных банок, привязанная за машиной молодоженов.