– Вы хотите взглянуть на тело?

Ее лицо исказила гримаса отчаяния. Правый уголок рта дернулся вбок.

– Отведите ее туда! – рявкнул на работника Фролов.

Почему-то ему было невыносимо ощущать боль этой женщины.

В помещении пахло карболкой. И чем-то еще. Она забыла название. о запах был знаком. Так пахнет облагороженная смерть.

Железные ящики. Как в камере хранения. Работник выдвинул один.

– Вот.

Она не могла заставить себя взглянуть. «Господи, пусть это будет не он.»

– Смотрите.

Это был он. Ее Антон. Такой, как всегда. Только очень бледный. И губы почти черные. А светлая рубашка – они вместе ее покупали – на груди была красновато-бурой…

Она сказала:

– Оставьте нас одних. Пожалуйста.

Работник, пожав плечами, вышел.

Марина взяла мужа за руку. Она была ледяной.

– Вставай, Антон, пойдем домой. Здесь собачий холод.

Он не ответил. Он был мертв. И тогда она поняла: Бога нет.

Его нет, и не было никогда. Потому что иначе он бы не позволил выбросить ее двадцать пять лет назад как мусор на помойку бессмысленной и жестокой фантасмагории под названием «Жизнь». И не стал бы забирать подряд всех, кого она любила: Вику, Юльку… И теперь не оставил бы наедине с железным ящиком, в который сколько ни бейся головой, все равно не получишь ответа на разрывающее мозг: «За что?!»

Сзади дипломатично кашлянул работник морга.

– У нас есть успокоительное.

– Не нужно.

– Вашего мужа надо привести в порядок, подгримировать…

– Я сама.

Он вытаращил глазенки: – Не положено.

Она это уже слышала. Однажды. «Холеная рука, срывающая цепочку с тонкой шейки изуродованного ребенка…» Теперь ей есть, чем заплатить. Марина достала стодолларовую бумажку – ключ, отпирающий любые двери. А когда их много, то можно все. Кроме одного – воскресить из мертвых.

– Принесите все необходимое. Новое. Я врач-косметолог. Все сделаю сама. Вот только выйду, покурю и вернусь. Не трогайте его.

Дневной свет ударил по глазам. Она достала сигарету, но никак не могла найти зажигалку. Подошел рыжеволосый капитан, молча протянул свою.

Она сказала:

– Спасибо. Ему было больно?

– Нет, – соврал Фролов.

– Как ЭТО произошло?

– Их расстреляли из автомата в упор…

– Их?

– Вашего мужа и Аркадия Гриневича.

– Профессор тоже…

– Вы его знаете?

– Да.

– Ему повезло.

– Значит, он жив. Где он?

– Я не имею права этого говорить.

– А киллер?

– Скрылся.

– Конечно…

Ее лицо снова дернулось вбок. По щеке ленивой влажной лентой сползала капля. Редкие снежинки падали на эффектную прическу. Умело подведенные губы судорожно цеплялись за сигарету. Она казалась совсем девчонкой. Маленькой, хрупкой. Что связывало ее с человеком, стывшим сейчас за дверьми Лефортовского морга?

Фролов сказал:

– Мне жаль.

Она ответила:

– Неправда. Для вас он был только бандитом.

Ее остановившиеся глаза были черны, как московское зимнее небо.

Он произнес неожиданно для себя, о чем старался не разговаривать вообще:

– Я знаю, что такое терять близких. Я был в Чечне.

Она впервые сфокусировала на нем прозрачный взгляд.

– Вам тогда казалось, что вы тоже мертвы?

Он не умел успокаивать. Особенно плачущих женщин. Он ответил:

– Потом станет легче…

Может, он и придумал бы, что еще сказать, но в этот момент, ощетинясь мигалками, завывая так, что чертям в аду, должно быть, тошно стало, подъехала к зданию морга вереница черных автомобилей. Немногочисленные прохожие испуганно расступились, дав дорогу делегации хмурых дорого одетых мужчин. Со стороны Фролов наблюдал, как они подошли к Марине, почтительно склонили головы. Он знал каждого в лицо, как всякий уважающий себя опер криминальной милиции. А они его – нет. Они не знали ни в лицо, ни поименно никого из миллионов тех, за чей счет выстраивали свою империю, чьими жизнями бросались легко, как кеглями в кегельбане, чтобы потом, когда придет время, столь же просто распрощаться со своими…

– Это вы были женщиной Антона? – спросил один у Марины.

– Да. Теперь уже была.

– Мы его партнеры. По бизнесу. Хотим, чтобы вы не беспокоились ни о чем. Мы похороним его, как полагается. На Новодевичьем. Все за наш счет – процессия, отпевание…

– Зачем отпевание? Он не был верующим.

– Понимаете, – он говорил проникновенно, убедительно, как с неразумным ребенком. – Никто не знает, что ТАМ. Лучше отпеть.

– Вы всерьез полагаете, что два часа в церкви обеспечат вам пропуск в рай, несмотря ни на что?

Но, увидев в глазах этих людей замешательство и непонимание, Марина махнула рукой.

– Делайте, что хотите. Только не трогайте его больше. Не трогайте…

В небольшой бар «У Теда» в деловом квартале Кливленда ходили, в основном, завсегдатаи – холостяки и те, кто не слишком торопился к домашнему очагу, нарушая тем самым иллюзии об идеальных американских семьях. Здесь можно было слопать хороший бифштекс, поиграть в бильярд и пинг-понг, поглазеть сразу в несколько широкоформатных телевизоров, посплетничать о хорошеньких женщинах, словом, расслабиться после рабочего дня.

Борис Эдельман потягивал «Джин-тоник», одним глазом отслеживая футбольный матч «Хорватия – Италия», другим – Си Эн Эн, при этом успевая выслушивать сетования коллеги на супружескую жизнь.

– Ты правильно делаешь, что не женишься больше. Я бы сто раз развелся, но здесь это так дорого…

– Да уж, – посочувствовал Борис. – В России нужно было оставаться. Там бы и разводился, сколько влезет.

– Ты правильно сделал, что развелся.

– Тьфу, заладил, – в сердцах сплюнул Борис. – Я из-за тебя гол пропустил. Да я, если хочешь знать, такую потрясающую девушку в Москве встретил. Знай раньше, что с ней познакомлюсь – не уехал бы сюда, честное слово!

– И что?

– Пока ничего. Пока.

– Ты правильно делаешь, что ищешь в России… – снова затянул коллега.

– Да никого я не искал! – рассердился Борис.

«На канале СиЭнЭн – события в России. Всемирно известная топ-модель Ада Беркер…»

– Эй, Тедди! – завопил Борис на весь бар, – сделай погромче!