Готфрид кивнул.

— То есть, никто не видел тела до вас?

— Ну что вы, — Дитрих выпучил глаза и замахал руками. — Я не убивал! Зачем мне?

— Никто вас не обвиняет, — успокоил его викарий. — Но нам следует проверить все возможности. Вы ведь понимаете, какой информацией он обладал? Известно, что еретики не хотят раскрытия ковена, но убийца, если мы его поймаем, как раз и укажет нам на него. Здесь ошибок быть не должно — нельзя терять времени.

За считанные минуты они домчались до Труденхауса, вошли внутрь.

Двое стражников в проходе тревожно переговаривались вполголоса.

— Кто-нибудь приходил вчера вечером или сегодня утром? — спросил у них Фёрнер.

— Никак нет. Вчера последними ушли герры Герренбергер и Шварцконц.

Тюремщик также подтвердил, что, окончив пытки Каталины Фридман, инквизиторы покинули Труденхаус.

У камеры Путцера стояли стражники, которых утром отправил Готфрид.

— Когда мы пришли, Байер уже открыл камеру, — сказал один из них.

Дитрих побледнел, хотя казалось, что это невозможно для его и без того белой кожи, и перекрестился.

Викарий повернулся к тюремщику.

— Как это было?

— Ну, — сказал тот, — ночью никаких происшествий не было. Утром пришёл Байер, потребовал открыть камеру, зашёл туда, а потом выбежал и сказал, что Путцер мёртв.

— Я сначала думал, что он спит, а потом… — затараторил Дитрих, затравленно озираясь. Попробуй теперь докажи, что не ты виноват в смерти этого скорняка!

Викарий, не слушая его, вошёл в камеру и, склонившись над трупом, потрогал его.

— Давно умер, — констатировал он. — Успел остыть. Окоченел весь… значит умер вчера ночью, а не утром. Будьте любезны, кто-нибудь, приведите доктора из ратуши. Можете воспользоваться экипажем.

Дитрих с шумом выпустил воздух и снова перекрестился в темноте.

— Денбар, — снова обратился викарий к тюремщику. — Никто не приходил к покойному, когда он сидел в камере? Может быть, какие-нибудь родственники или знакомые, друзья?

— Ну что вы, — ответил тот. — Как можно пускать кого-то постороннего? — он помолчал. — Вот разве что этот приходил два раза, и Путцер при нём кричал что-то про ведьм на всю тюрьму.

С этими словами Леопольд Денбар указал на Готфрида.

Готфрид опешил.

— Я… — начал он. Так глупо попасться! Скажи викарию, что Путцер назвал Эрику ведьмой, так он не посмотрит, что тот кричал это задыхаясь от злорадства, а первым делом отправит её на страппадо.

— Ну, Готфрид? Извольте объясниться.

— Это было давно, недели две назад… Просто я не был уверен, что видел Каталину Фридман в ту ночь, — выдавил, наконец, он и, почувствовав почву под ногами, продолжил врать. — Я пришёл к нему и говорю, мол, Каталина Фридман выдала тебя, Путцер! Она, говорю, не ведьма, а видела тебя, когда ты колдовал. Тут он разозлился и начал кричать, что она ещё какая ведьма, что это она его сманила… ну и всё в таком духе. Я хотел было вам сообщить, что не уверен относительно её, но вот таким образом всё прояснилось. Первый-то раз он, конечно, молчал, а вот во второй признался.

Фёрнер задумался, глядя в глаза Готфрида.

— Умно, — наконец сказал он. — Получается, если бы не ваша смекалка, Айзанханг, нам бы пришлось отложить дознание Каталины, а там — кто знает — может быть она и не рассказала бы про книгу… Жаль, что Путцер умер. Хотя на его долю досталось столько пыток… не мудрено, что он покинул этот мир.

Дитрих снова перекрестился и вздохнул:

— А я уж думал, что это Готфрид его…

Готфриду показалось странным, что вчера Дитрих как будто чувствовал, что кто-нибудь попытается убить скорняка.

Через некоторое время прибыл доктор — низенький пожилой мужчина. Он зашёл в камеру и склонился над телом Рудольфа Путцера, пока Дитрих, Готфрид и Фридрих Фёрнер стояли в коридоре.

— Похоже на яд, — сказал он.

— Подсыпали в еду? — поинтересовался Фёрнер.

— Нет, еды у него нет, — доктор вышел из камеры, качая головой. — Мне нужно будет обследовать его намного тщательнее, а для этого понадобится забрать тело.

— Хорошо, — кивнул Фёрнер, — стражники помогут погрузить его. А нам пока нужно в ратушу. Следует немедленно начать расследование. Допросить всех.

И викарий вышел прочь из Труденхауса.

Однако немедленно начать расследование не получилось.

Когда они вернулись в ратушу, у её ворот стояла богато украшенная карета самого епископа.

Дитрих с Готфридом переглянулись, а Фёрнер устало вздохнул.

— Что там ещё стряслось? — вполголоса спросил он и велел кучеру остановиться.

Епископ не был частым гостем в ратуше, во всех городских делах доверяя своему викарию.

Фридрих Фёрнер в сопровождении Готфрида и Дитриха поднялся к своему кабинету. Перед его дверью ожидал епископ, мечась из стороны в сторону, как раненый кабан.

Готфрид Иоганн Георг II Фукс вон Дорнхайм был полным, невысоким мужчиной. Он был уже стар, слабые ноги еле несли грузное тело, и казалось, что епископ вот-вот упадёт. На его лысеющей голове ещё остались кудрявые волосы, жидкие и слипшиеся, готовые выпасть в любой момент. Они плавно переходили в широкую кудрявую бороду, в которую так же впадали его густые усы. Над усами нависал мясистый нос. Кожа епископа была желтоватой, почти как у покойника, и покрыта сухими чешуйками. Маленькие глазки горели злобой.

— Фёрнер! — немедленно возопил он, увидев викария. — Какого чёрта? Где вы шляетесь?

— Позвольте, я… — спокойно начал тот, но епископ, казалось, слышал только себя.

— Дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательств! Открывайте вашу чёртову дверь, немедленно!

Викарий спешно впустил епископа внутрь. Тот громко кричал и ругал Фёрнера на чём свет стоит.

Едва кабинет закрылся и щёлкнул замок, как Дитрих метнулся к двери и прислушался.

— Ты что? — зашипел Готфрид. — Если он сейчас откроет дверь, нас обоих…

Но Дитрих только приложил палец к губам.

И совершенно зря, потому что крики епископа были громкими, как трубы Иерихона.

— Как вы умудрились упустить Флока, чёрт вас подери?! Этот ублюдок добрался до Нюрнберга, к родным своей жены, и требует прекратить суды инквизиции и вовсе расформировать её! Вы понимаете, что это значит? Нет, вы не понимаете! Это значит, что всё рухнет! Господи, помоги нам, Господи!..

Вы должны немедленно казнить всех подозреваемых! Немедленно! В особенности Доротею Флок! Делайте что хотите, но казните всех, чтобы Труденхаус опустел!..