— Сейчас уже должны были начать дознание Путцера. Пока вы были в Эрлангене, он валялся в Труденхаусе, отдыхал. Может быть теперь станет посговорчивее. Пойдёмте, нас уже ждут.

Их действительно ждали. доктор Фазольт, доктор Шварцконц и Дитрих.

Готфрид уже успел отвыкнуть от работы, которая кипела в Труденхаусе: от снующих туда-сюда секретарей с чёрными от чернил пальцами, от криков допрашиваемых, от тяжёлой поступи бронированных стражников, от закованных в чугунные личины грешников, от коридорных разговоров о ведьмах, войне и пиве.

— Какой смысл снова беспокоить нас? — возмущался Фазольт, окидывая взглядом пыточную. — Всё равно он молчит как пень. Нужно его сначала хорошенько попытать, а потом уже собирать коллегию.

— Вы думаете? — спросил викарий.

— Конечно! — Фазольт махнул рукой.

— Хорошо, — Фёрнер улыбнулся. — Но нужно соблюдать формальности. Итак, Рудольф Путцер, вы признаётесь в том, что заключили контракт с дьяволом?

Путцер молчал.

— Вы вообще хоть в чём-нибудь признаётесь? — иронически спросил Фазольт.

Путцер молчал.

— Вот теперь позволительно начать пытку, — кивнул Фёрнер.

— Знаете что, — сказал Шварцконц, — я согласен с герром Фазольтом. Не вижу причины, почему бы благородным геррам не посидеть где-нибудь, пока двое солдат развязывают язык этой глыбе.

Фёрнер и Фазольт переглянулись.

— Я только рад, — ответил Фазольт устало. — Один вид этого Путцера вызывает у меня жесточайшую мигрень и злобу. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— В таком случае, — сказал Фёрнер, давайте закажем чего-нибудь в том трактире, «У гуся», и обсудим… хм… кое-какие проблемы. Айзанханг! Начинайте пытать скорняка, мы появимся ближе к обеду. Да уж постарайтесь не убить его, как эту… Фегер.

— Слушаюсь, — ответил Готфрид.

— Они там проблемы будут обсуждать и куропаток жрать под красное вино, а мы будем этого сраного колдуна мучить, — ворчал Дитрих, когда они остались наедине с Путцером в камере пыток.

— Фёрнер любит франконское белое, — поправил его Готфрид.

— Да плевать, — махнул рукой друг. — Что с ним будем делать? Может верёвкой?

— Пока давай страппадо, потом тиски. Как судьи придут, попробуем верёвку.

Они вздёрнули скорняка под потолок. Суставы и сухожилия, которые ещё не успели срастись за последние недели, громко хрустнули. Путцер взревел, как раненый медведь.

— Ух ты! — удивился Дитрих. — Гога, он, того и гляди, говорить начнёт!

— Опустите! — прохрипел колдун. — Опустите!

— Говорить будешь? — поинтересовался Дитрих.

— Буду.

Его опустили на пол.

— Готфрид, — сказал скорняк, превозмогая боль. — Я ведь знал твоего отца. Я знаю, кто такая Эрика. Помоги мне бежать, и я всё тебе расскажу!

Готфрид замешкался на мгновение. Хотелось узнать у него всё, разгадать эту загадку… Но потом он оглянулся на Дитриха и процедил:

— Я с колдунами и дьявольским прихвостнями договоров не заключаю.

— Готфрид!..

В этот момент дверь открылась и внутрь вошёл секретарь Шталь, державший под мышкой толстую книгу.

— Их преосвященство направил меня к вам, на случай, если скорняк начнёт говорить.

Готфрид с Дитрихом переглянулись. Монах уселся за парту, открыл книгу для протоколов и сразу начал что-то писать.

— Давай ему пальцы сломаем, Гога? — предложил Дитрих.

— Нет, — сказал Готфрид, глядя на культи скорняка, начавшие срастаться как попало. — Лучше пока выпорем его розгами, а судьи уж пусть сами решают, как дальше.

Они сняли рубаху со скорняка и по очереди начали пороть его по голой спине.

— Готфрид, — рычал он, — неужели ты стал таким же ублюдком, как и все они?

Готфрид не отвечал, снова занося и опуская розгу на изрезанную спину толстяка.

Потом они бросили пороть его, закинули розги в бочку с солёной водой и сели играть в кости, надев на скорняка колодки с шипами.

Путцер всё молчал, потел, скрипел зубами от боли, косился на секретаря и больше ничего не предлагал Готфриду.

После обеда пришли судьи. Они принесли с собой сытые отрыжки и освежающий запах франконского.

— Ну что? — спросил Фёрнер. — Колдун ещё жив?

Готфрид с Дитрихом вытянулись перед ним.

— Ещё как жив! — доложил Дитрих.

Викарий подошёл к секретарю и заглянул в его записи, а потом бросил подозрительный взгляд на Готфрида. Примеру Фёрнера последовали Фазольт и Шварцконц.

— Я всё скажу, — донеслось из угла, в котором сидел скорняк. И Готфриду послышалось в его голосе… злорадство?

Судьи повернулись к нему. Шварцконц уже занял своё место, затем и остальные последовали его примеру. И, наконец, Фёрнер кивнул Путцеру.

— Рассказывайте.

— Альбрехт Шмидт, покойный кузнец, был колдуном, — начал Путцер. — Когда он умер, на его похороны собралось множество нечисти. Я знал только Анну Фогельбаум, все остальные обращались друг к другу по прозвищам. Когда колдуны похоронили Шмидта, они всем скопом отправились в лес, чтобы помянуть его.

Судьи даже замолчали. Никто не ожидал, что он когда-нибудь начнёт говорить.

— Альбрехт Шмидт? — переспросил Шварцконц. — Герр Шталь, вы всё записываете? Так. А как вы попали на памятный шабаш в ночь на первое мая?

— Снимите колодки, — натужно, сквозь боль попросил он.

— Вы будете говорить?

— Да.

— Я думаю, он заслужил. Снимите, — кивнул Шварцконц и Готфрид с Дитрихом раскрутили винты.

— Меня заставили туда идти, — ответил скорняк, когда колодки сняли. — Опоили зельем и заставили идти. Я был просто его другом, пришёл на похороны чтобы проводить, почтить память…

— Что было на шабаше?

— Какие-то пляски, песни, голые девки… Я плохо помню.

— Чтобы он голых девок плохо запомнил? — гоготнул Дитрих.

— Байер! — прикрикнул на него Фёрнер и даже хлопнул ладонью по столу. — Молчать!

Дитрих сразу опустил взгляд.

— То есть, вы хотите сказать, что не заключали с дьяволами никаких договоров?

— Конечно нет! — Путцер помотал головой.

— Только посмотрите на него! — сказал Фазольт. — Да чтобы опоить этакую тушу, нужна целая бочка зелья!

— Но это правда! — воскликнул скорняк.

«Не слишком ли похоже на историю Эрики, колдун?» — подумал Готфрид, но вслух ничего не сказал.

— Секретарь делал кое-какие записи, пока нас не было. Так вот, о какой Эрике вы говорили с сержантом Айзанхангом? — поинтересовался Фазольт.