Он подошел к Менло-парку и миновал позеленевшего от времени бронзового Эдисона: ученый сидел на камне с видом мудрого дедушки, который собирается поведать миру нечто гениальное. Проходя по Порт-стрит, Эллис заметил рядом с лабораторией человеческую фигуру. Издалека он не мог прочитать имя, вышитое на груди, но широкополая шляпа, рубашка и простые черные брюки выдавали в этом человеке жителя фермы Файрстоун. Или меннонита из Пенсильвании, который успешно пережил Великую бурю, а теперь вдруг решил погулять по музею Генри Форда. Человек глазел по сторонам, расслабленно облокотившись на заборчик, но стоило Эллису показаться на горизонте, как он кинулся к лаборатории. К тому моменту, как Эллис свернул на Кристи-стрит, Уоррен уже поджидал его на крыльце.

– Ну и ну! Мистер Роджерс. Блудный сын вернулся домой! – Рубашка Уоррена была застегнута на все пуговицы, рукава закатаны до локтя, а на пальцах виднелись пятна машинной смазки. – Как себя чувствуешь?

– А я думал, что меня надо называть господином, – откликнулся Эллис. – Ты же сам дал такое распоряжение.

– Верно. Решил, что порядок надо установить заранее.

– Какой порядок? Чтобы каждый знал свое место?

– Ну да. – Уоррен украдкой покосился на дверь лаборатории, а потом положил руку на плечо Эллису и отвел его подальше во двор, где вечернее солнце уже начало отбрасывать длинные тени. Понизив голос, Уоррен продолжил: – Эти лысики – ребята славные, но они ведь ненастоящие люди. Не то что мы с тобой или наши дети. И они ведь не умрут от старости, так что никуда не денешься, придется жить вместе. Надо, чтобы они понимали свое место при новом мировом порядке.

Место при новом мировом порядке? Господи, да куда Эллиса занесло? На рабовладельческий юг или в нацистскую Германию? Такое чувство, что на дворе стоял тридцать шестой год…

– И какое же место ты им отвел?

Уоррен прищурился:

– Да что стряслось-то?

– Я только что заглянул на ферму. Там был Роб, и он собирался побить Яла палкой, потому что пришла его очередь измываться над товарищем. Говорят, твоя идея?

– Эллис, у подземных жителей нет никакого представления об авторитете. Я их воспитываю. Как дело пойдет на лад, нам потребуется дисциплина. Ребята должны научиться выполнять приказы.

– У меня вопрос. Зачем им выполнять приказы? Я понимаю твою мечту о жене и детишках, разделяю радости честного труда и простой жизни, но это не значит, что мы должны строить фашистское государство. Почему нельзя соблюдать равноправие?

Казалось, Уоррен не слышит, что ему говорят. Такое выражение появлялось у него на лице всякий раз, когда в баре кто-нибудь начинал жаловаться на футбол или называл его взгляды на женщин устаревшими.

– Потому что люди не равны друг другу, – ответил Уоррен. – Это все байки социалистов.

– «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными». Второй абзац Декларации независимости. Помнишь такую? – произнес Эллис, невольно повысив голос.

Уоррен нахмурился.

– Ну да. Все люди. То есть мы с тобой, приятель.

– Не думаю, что Джефферсон разделял людей на настоящих и искусственных.

– Джефферсон был умный дядька, – ответил Уоррен с хитрой улыбкой и снисходительно подмигнул Эллису. – Написал ровно то, что хотел написать. Уж поверь, в усадьбе у старины Томми было полным-полно рабов. Он не путал настоящих людей с прислугой. Дело в том, что все мы разные. Ты умнее меня. Я сильнее тебя. И ничего не попишешь. Можно мечтать, чтоб все стали одинаковыми, но разве ж такое бывает? Ну, за исключением лысиков. Но они сами прекрасно понимают, что это против природы. Потому и пришли сюда. Мы с тобой знаем, как живут люди в нормальном обществе. Проявляют инициативу и радуются конкуренции. Настоящий мужик от драки не увиливает. А еще мы с тобой умеем о себе позаботиться. И сможем выжить, если вдруг начнется серьезная заварушка. Вот поэтому мы – важные и ценные члены общества, а лысики – нет. И это не оскорбление, просто жизнь такая. Конечно, мы все равны, просто некоторые из нас равны более чем другие.

– Цитируешь заповеди свиней?

– А? – Уоррен посмотрел на него с прищуром.

– Так говорили свиньи в книге Джорджа Оруэлла «Скотный двор».

– Не читал.

– Тебе бы понравилось. Коротенькая, простая. О продажных лидерах революции. По сути, сплошная критика коммунизма.

Уоррен усмехнулся.

– Не дури. Разве я похож на Сталина? Новое общество будем строить мы, а не какая-то кучка жадных политиков, толстосумов и чванливых умников. Ты да я, два обычных парня. Мы не будем повторять прежние ошибки.

– Все так говорят.

– Слушай, перестань выкобениваться, а? Помнишь детство? Славные же были времена! В пятидесятые люди жили, как полагается. Женщины воспитывали детей. Мужчины зарабатывали деньги. Дети росли здоровыми и счастливыми, а правительство не лезло в чужие дела. Каждый знал свое место, и Америка неслась вперед, как гоночное авто. Я просто хочу вернуть все обратно.

Интересно, думал Эллис, помнил ли Уоррен их последний разговор в баре? Нет, вряд ли, для него уже столько лет прошло. Память у друга всегда была слабовата, даже в школе. Но они так часто обсуждали «старые добрые времена», что тема насмерть въелась ему в извилины. За кружкой пива все посетители предавались ностальгии, и они не были исключением.

– Откуда тебе знать, как тогда жили люди? В пятьдесят девятом нам с тобой было всего по три года. Ты выдумал себе идеальный мир, Уоррен. Все воспоминания – это картинки из фильмов, а ты принимаешь их за документальные хроники. В пятидесятых хватало своих проблем.

Эллис уже не пытался просто переубедить Уоррена. Он рассуждал вслух, искреннее желая найти разумный ответ.

Уоррен только глаза закатил.

– Нет, правда. Ты подумай. Мне удалось взглянуть на прошлое со стороны. Да и тебе тоже. Когда оглядываешься назад, становится ясно, что мозг попросту вытесняет все дурное. Вспоминая про Пегги, я не думаю про скандалы и злость. Я помню только хорошее. Все говорят, что школьные годы – самые лучшие. Но я готов поспорить, что они быстро передумают, если в самом деле вернутся обратно: кто же захочет подчиняться родителям, учителям, разнообразным запретам и давлению сверстников? Да и вообще, в детстве мы ничего не знали о жизни. Мы ведь оба верили в Санта-Клауса! Детей оберегают от настоящих проблем – неудивительно, что весь мир представляется в розовом свете.

– Ага, конечно. А еще в пятидесятые тяжко жилось всем черным, женщинам и геям. Какая теперь, к черту, разница! Эллис, посмотри вокруг. Их больше нет, и не будет, потому что мы с тобой породим новое человечество.

– Думаешь, женщин устроит роль безмолвных домохозяек, которую ты им отвел? Хотя нет, их ведь и домохозяйками не назовешь. В пятидесятые женщины имели право голоса, дымили сигаретами и начали понимать, что жизнь есть и за пределами кухни. Они разводились с мужьями и шли строить карьеру. Но тебе ведь это не нужно. Ты хочешь получить рабынь, которые и слова поперек не скажут. Отцу видней, да? Значит, нечего беспокоиться. Или тебе плевать на все, кроме своего идеального прошлого?