class="p1">– Ты имеешь в виду лично? Мы с ним встретились на съемках «Босоногой графини» с Авой Гарднер, и он приехал в Рим фотографировать процесс. Я был мельком знаком с его другом, Дэвидом «Шимом» Сеймуром, мы виделись в Трастевере, в «Чекко эр Карретьере»[268] – он всегда останавливался в отеле «Ингильтерра». И был взыскательным гурманом, что неожиданно для иностранца, они обычно даже не замечают, что паста переварена; а еще его отличала элегантность, не соответствовавшая образу откормленного маэстро. Полная противоположность папараццо, такой скромный – неудивительно, что он стал любимым портретистом див (Лорен, Лолло, а Бергман во время скандала согласилась на его эксклюзивную съемку), но настолько близорукий, что трудно было поверить, что он военный фотограф. Иное дело Капа, с его романической славой, со слухами о мучительном романе с Бергман, после которого она утешилась с Росселлини. А ты познакомился с ним в Испании? Может, и твое лицо где мелькает на тех невероятных снимках прощания с интербригадами?

– Я держался от него подальше. Меня раздражало, что он сидел, как птица – предвестник несчастья, объявляясь как раз вовремя, а мы, разбитые, в отчаянии, сжимали кулаки и стискивали зубы, чтобы не разрыдаться перед теми, кто смотрел на нас или, как он, фотографировал. Ты себе представить не можешь, как мы презирали, но не его, а его друзей в духе Хемингуэя, которые в Испании упивались героизмом, а как только перебирались через границу, переходили на устрицы и шампанское и разъезжали в машине с личным шофером или на самолете. И все же эти снимки выражают именно то, что мы чувствовали, это правда. Капа с камерой был бесподобен: человек без родины, как и все в интербригадах, венгр, еще в детстве хлебнувший радостей фашизма. Шима я тогда еще не знал, нас познакомили позже, в Париже, не помню в каком году.

– Наверное, это было ужасно. Даже знакомые итальянские товарищи не хотят об этом говорить.

– Мы же видели, чем все закончилось, разве нет? По крайней мере, из Италии вы их прогнали…

Откинувшись на стуле назад и уперевшись одним ботинком в перила, можно глядеть с балкона Марио Бернардо во двор – слишком покатый для игры в шарики, но детям в этом уголке Монтеверде практически негде гулять и они все равно собираются внизу. Крыши нависают одна над другой, еще стоят краны и бетономешалки, женщины высовываются из окон – снять белье или окликнуть кого‑то во дворе, соседи напротив следуют примеру друзей: болтают, выпуская облачка дыма, поднимающиеся к выцветшей зеленой маркизе. Быть на самом верху, в самой гуще жизни района – ему это так нравится, что он хотел бы сбежать от сутолоки улицы Венето, но он по‑прежнему считает, что не все еще устоялось, чтобы всерьез думать о переезде.

– Да, мы их прогнали, но это было непросто и не очень приятно. Что тебе сказать, Жорж? Ты и сам знаешь, что такое гражданская война. И хорошо, что сегодня еще вспоминают, что́ мы сделали, что для кого‑то это имеет значение…

В июле, когда их дружба уже окрепла благодаря воскресеньям, проведенным на улице Децца за вычиткой статьи, они случайно встретились в толпе демонстрантов, стекавшихся к Порта Сан Паоло. Они уже обсуждали, на этом самом балконе, события в Генуе, последовавшие за созывом Шестого съезда неофашистского Итальянского социального движения[269], но случая обсудить Сицилию, до которой докатились волнения и где накануне полиция открыла огонь из автоматов по бастующим работникам «Монтекатини» в Ликате и убила двадцатипятилетнего юношу, у них еще не было.

Доктор Курицкес входил в офис ФАО, чтобы поработать вместе с Модричем над проектом, но, увидев людей с флагами, шагавших по бульвару Авентино, он пристегнул «веспу» к воротам и отправился вслед за процессией[270]. Ее голова уже виднелась у Большого цирка, и это был недобрый знак: после запрета мирного шествия ради ритуального возложения венков, как следствие, могли закрыть станцию метро «Пирамида» и преградить путь от вокзала Сан Паоло. А если так, то Марио Бернардо мог сюда и не добраться. Обнадеживало то, что демонстрацию организовал Совет Сопротивления. Впрочем, бывший партизан, а ныне весьма востребованный оператор-постановщик, возможно, не готов отправиться в камеру или получить по голове. На улице царила атмосфера спланированного столкновения, неявной войны, народного движения, которое вспыхивает и меряется силами с движением противоположным, скрытым и подрывным. Именно эта знакомая атмосфера, отравляющая без всякого слезоточивого газа, подсказала ему пробираться за кордон, где его друг, стоявший за рядами депутатов от всех левых партий, изо всех сил размахивал руками, привлекая его внимание. Если бы Георг замешкался, если бы удивившийся ему Марио не смог протиснуться к нему для приветствия, через несколько минут их смела бы конная атака на депутатов, которые пытались добраться до мемориальной доски мучеников Сопротивления рядом с пирамидой Цестия. Они и сами не поняли, как избежали несчастья, отбежали в сторону, а затем оказались за рядами молодых людей: те оттаскивали затоптанных копытами товарищей, стараясь опередить полицейских из мобильного отряда, и сопроводили друзей до баррикад Тестаччо. «Я врач», – сказал Георг, и их отвели в гараж, где уже был устроен лазарет. Снаружи доносились шум боя и непрерывные крики: «Фашисты, фашисты, убийцы!» Юноша в узких американских джинсах спросил, что он здесь делает, в своем элегантном кремовом пиджачке и с фрицевским акцентом. Он услышал ответ Марио – с протяжным венетским выговором, усилившимся из‑за волнения, что товарищ Жорж – участник французского Сопротивления и гражданской войны в Испании и борец за правое дело.

– Да врешь! Да этот синьор моего отца моложе, а тот может прикончить разве что графин вина за ужином!

Только что перевязанный парень тоже рассмеялся, и доктор Курицкес, глупо польщенный, назвал год своего рождения и напел «Ay Carmela!», «Los cuatro generales» и «El quinto regimiento»[271].

– И впрямь испанский, черт возьми, но нам больше по душе наша музыка!

Позже кто‑то додумался выпустить товарищей партизан из этого хаоса, проводив их к мосту Тестаччо. По берегу Тибра в Трастевере они дошли до площади Сан Каллисто, чтобы выпить по бокальчику.

– Конница против избранных депутатов – такого я не ожидал, – сказал Марио, – но, слава богу, у нас демократия… христианская!

– Будем надеяться, что это не было лишь разминкой. В противном случае придется нам натянуть вместо формы футболки и синие джинсы на наши уставшие конечности и снова ринуться в бой…

– Я смотрю, ты взволнован.

– Немного. Уже меньше, чем утром.

Люди за соседними столиками обсуждали новости. Много раненых, арестованных, и чудо, что