Папина обручалка.

Колени стукаются об пол. Легкие не наполняются воздухом. Дыхание сбивается.

Вокруг меня – какая-то суета. Голоса. Звук удаляющихся шагов. Трепещет пола белого халата. Чьи-то руки у меня на спине. На плечах. На предплечьях. Меня дергают. Тянут и сдавливают. Я задыхаюсь в чьих-то объятиях.

А потом вселенная перестает существовать.

Я просыпаюсь на чужой кровати. В груди тесно, сухие глаза зудят, как я сюда попала, не помню. Поворачиваюсь, постель вибрирует. «Надувной матрас!» На соседней кровати я замечаю белокурые волосы и розовый гипс.

Джемма.

И все разом вспоминается.

Грудь обжигает огнем, глаза наполняются слезами, я складываюсь пополам, не в силах вздохнуть.

Папы больше нет.

– Ханна! – Кровать Джеммы скрипит, надувной матрас прогибается под ее весом. – Ты как, ничего?

Я качаю головой и стискиваю ей руку.

– Нет. – Слово обдирает мне горло и царапает язык.

Джемма обнимает меня, пока я разбиваюсь на миллион осколков. Она дрожит, потому что моя магическая сила поглощает все тепло в комнате, а я холод не чувствую. Я ничего не вижу, кроме несчастного маминого лица, без конца мелькающего перед мысленным взором.

Судя по облачкам пара, Джемма что-то говорит. Наверное, что ей очень жаль, но мы справимся. Только вместо ее слов я слышу голос доктора Кристины Перес: «Мы сделали все возможное».

Все возможное.

Все.

Кажется, это полный сюр, а на деле – единственная настоящая реальность.

Не знаю, сколько времени – дней, недель, лет – проходит на надувном матрасе, но в итоге я позволяю Джемме утащить себя вниз по лестнице в столовую на завтрак. Ее родители пытаются меня разговорить, а я даже смотреть на них не могу. Хочу к маме. И к бабушке. Но они обе сейчас с детективом Арчером – хотят остановить Охотника и ни в коем случае не допустить, чтобы я стала следующей жертвой. Они прилагают максимум усилий.

Родители Джеммы уезжают на работу, и я заставляю себя встать. Я споласкиваюсь под душем, маскируя слезы водой. Потом я оказываюсь в комнате Джеммы в одном полотенце. Одежды нет. Ведь дома у меня уже нет. У меня ничего нет. Меня и самой нет. Я ничто.

Миссис Гудвин постирала вещи, которые были на мне вчера, но я их надевать не желаю. Кровь, может, не видно, но она еще там. Стекает с каждой нитки.

Папы больше нет.

Я не могу. Не могу надеть вещи, которые носила в тот день, когда он нас оставил.

– Джемма… – После долгого молчания голос звучит резко и хрипло. – Я не смогу.

– Хорошо, – говорит Джемма, словно в будущем еще есть надежда на какое-то «хорошо». – Я другое тебе подыщу. Мы тебя оденем. – Подруга выуживает из шкафа вещи, которые я порой забывала в ее комнате: такое бывало за последнюю пару лет.

В итоге я выбираю джинсы и футболку с надписью «Стопроцентный квир: во мне ни капли натурального», подаренную Вероникой на Рождество. Ее Джемма спасла, когда мы провели чистку в моей комнате, собрав памятки в коробку из-под обуви. Те памятки я сожгла, кажется, на прошлой неделе.

Хотя это уже неважно. Теперь у меня не осталось ничего.

В гостиной Джемма усаживает меня на кушетку и вручает кружку горячего какао. Я выпиваю лишь половину, когда приезжает Морган. Они переговариваются вполголоса и усаживаются по разные стороны от меня. Девчонки поглядывают на меня, будто я вот-вот развалюсь, лопну по швам, и, вероятно, они правы. Возможно, я вот-вот сорвусь.

В кармане что-то гудит. Я вытаскиваю сотовый, но он не перестает вибрировать. Рекой текут эсэмэски вроде «Мне очень жаль», «Узнал(а) про твоего папу» и «Думаю о тебе».

– Пожалуйста, забери его. – Кидаю телефон, и Джемма его подхватывает. – Я не могу.

– Ничего страшного. Сотовый у меня. Если придет что-то важное, я скажу. – Подруга пристраивает телефон возле себя. От греха подальше. С глаз долой.

– Знаю, никакие слова не помогут. – Морган тянется к моей руке и пожимает ее. – Но если захочется поговорить или появится просьба, мы здесь. Рядом с тобой.

Я киваю, но мою просьбу им не выполнить. Моего папу им не вернуть. Это никакой магии не под силу.

В комнате долго царит тишина. Я смотрю на красноватое пятно на ковре. Оно от вина. Или от крови. Особой разницы нет. Затем медленно, буквально по чуть-чуть, в голове начинают крутиться шестеренки. Они щелк-щелк-щелкают, пока сквозь туман не прорезается мысль.

– Любая просьба?

– Конечно, – кивает Морган.

– Абсолютно любая, – соглашается Джемма.

Я судорожно выдыхаю.

– Хочу разыскать Охотника.

«Я хочу его убить».

– Ханна, Охотники опасны. – Морган убирает руку. Я и забыла, что она продолжала держать мою ладонь в своей уже несколько минут. – Искать их сложно до невероятного. Пусть этим занимается Совет.

– Возможность у них была. Они не справились. – В груди нарастает энергия, и вот уже колени пружинят, не давая мне сидеть.

Я встаю и начинаю мерить комнату шагами. Вокруг меня вихрится воздух. Морган смотрит на меня, во взгляде у нее мелькает нечто странное. Поворачиваюсь к Джемме. Ее интересует магия. Ее можно убедить.

– Джемма, пожалуйста! Мне это нужно. Мне надо что-то предпринять.

Джемма неуверенно посматривает то на меня, то на Морган.

– Пожалуйста! – Голос у меня срывается, даже притворяться не нужно.

– Хорошо, – вздыхает лучшая подруга. – Я с тобой. Но если мы займемся слежкой, то будем делать все правильно.

– Разумеется! – Пусть только согласится. Я остановлю Охотника. Заставлю пожалеть, что он сунулся в Салем. – Морган?

– Ты действительно этого хочешь? – Морган ждет моего ответа, и я молча киваю. У меня кипит кровь, магическая сила зудит под кожей. – Одну я тебя ни за что не оставлю. Я с тобой.

Джемма снова смотрит то на Морган, то на меня.

– С чего начнем? Ханна говорила, что Охотников вроде бы истребили. Как же они вернулись?

Перед моим мысленным взором появляется Охотник в маске, в ушах звучат истории леди Арианы. Магическая энергия обжигает, будто кислота, требуя выхода. Дом дрожит: земля под ним трясется.

– Может, присядешь? – Морган тянется ко мне, но я пячусь от нее. Останавливаться нельзя, ведь тогда я сломаюсь, разобьюсь, как стекло. – Морган со вздохом поворачивается к Джемме. – Точно не знаю. По идее, последнюю группу Охотников Совет уничтожил… когда? Еще в шестидесятых? Но они, похоже, законспирировались. Не представляю, что заставило их выйти из подполья, но какая-то причина, конечно, была.