терзали меня. Я чувствовала себя уставшей, измученной. И с каждой секундой все сильнее и сильнее. Лучше б я умерла, чем терпеть эту пытку!

— Однажды только одна гостья их нежеланная выжила, — продолжал красавчик. — На сносях была. Говорят, не только мать защищает дитя, но и дитя… защищает мать.

Тут он посмотрел на меня как-то странно.

— А не беременна ли ты, голубушка? — быстро спросил он. — Господарыня ведь не дура. Знает наверняка, какая доза насмерть успокоит. А ты вон еще не уснула.

— Беременна! — я даже рассмеялась сквозь сон, хотя слезы снова застлали мне взгляд.

Вот так, умирая, узнать, что в положении?.. Как безжалостно и иронично.

Ребенок от Влада… наверное, он был бы рад. Не знаю. Яд действовал так, что я не смогла не обрадоваться этому предположению, не опечалиться тому, что, вероятно, этому счастью теперь никогда не сбыться.

— И что стало с этой женщиной?

— Ничего, — ответил красавчик глухо. — Выжила. Выздоровела. Господаря родила. Глаза-то его видела? Вот метка лютоцвета.

Двери стукнули, вбежала запыхавшаяся Лиззи. В кулачке ее был зажат яркий цветок с крошечным, еще незрелым плодом.

— Совсем маленький, — трагично прошептала она, показывая мятые лепестки и круглое зеленое твердое семечко двуцветника. — Но я выжму из него все лекарственные капельки, сестрица! Только ты не умирай! И мне подсказывай!

Она шустро повязала рабочий фартучек, сполоснула руки, как я учила.

Взобралась с ногами на стул, очистила двуцветник от лепестков. Положила его в чашку, тщательно взвесила. Записала в тетрадь сколько мер он весил и принялась толочь в кашу.

— Что потом, — деловито проговорила она, возя ступкой, — не помню я. Запамятовала.

— Спирта добавь, — бормотала я, закрывая глаза. — Затем воды...

— Сколько? — с неумолимостью палача произнесла она. Хотя наверняка знала, хитрюга…

— На одну долю четыре…

— А на половину доли?

Она задавала и задавала мне вопросы. Я чувствовала их, как раскаленные гвозди, втыкающиеся в мой мозг. Звяканье лабораторной посуды вызывало у меня мучительный стон. Я пыталась отвернуться от работающей Лиззи, но тогда красавчик безжалостно принимался рассказывать мне какую-то ерунду.

Я снова выныривала из сладкого сна, нехотя, через силу, отвечала на его вопросы.

Лиззи собирала установку, чтоб выпаривать лекарство, а красавчик безжалостно теребил меня, спрашивал, правильно ли она делает. Помню даже, по щекам хлопал, приводя в чувство.

Я в его руках была словно воск. Словно кукла тряпичная, мягкая и вялая. После каждого слова в обморок проваливалась. И каждый раз приводить меня в чувство было все сложнее.

И все то время, что красавчик тряс меня, поливал водой и расталкивал, спать не давал, Лиззи варила мне спасительное лекарство.

Спокойно и точно, как хирург, делающий свое дело.

Без паники и без истерики, с недетской твердостью.

И первую каплю она выдавила из крошечного, незрелого плода очень и очень быстро.

— Живее, в воде ее разводи! — слышала я сквозь сон крик красавчика.

А потом в рот мне полилось питье, мятное и обжигающе холодное. Как колодезная вода, от которой ломит зубы и мозг сверлит.

Я вмиг проснулась и распахнула глаза, отфыркиваясь и отплевываясь.

Но красавчик неумолимо держал меня и лил из кружки питье мне в рот.

И мне ничего не оставалось, как глотать эту леденящую воду, захлебываясь холодом.

— Давай-давай, — сквозь зубы цедил он, придерживая меня. — Пей больше! Чтоб яд весь вышел!

— Проснулась, проснулась! — вопила Лиззи, как сумасшедшая, скача на стуле и хлопая в ладоши.

— Лиззи, — выдохнула я, приходя в себя и выдыхая, — ты ведь меня спасла…

— А то! — гордо ответила Лиззи, задирая нос. — Не одна ты такая великая травница! Я тоже могу! Я тоже умею!

Я чувствовала себя отвратительно.

Мало того, что после отравления все у меня болело, так еще и щеки пылали от пощечин, которыми красавчик меня в чувства приводил.

И одежда вся мокрая. Волосы тоже, хоть косу выжимай.

Ну, а от новости, которая только сейчас до меня дошла, я испуганно вскрикнула и расплакалась. Ладонями живот прикрыла.

Я лежала на нашей низенькой софе, в раскиданных подушках, испуганная, мокрая и жалкая.

И красавчик не смел на меня взглянуть. Потому что тайна, которую даже Влад еще не знал, но узнал он, мой спаситель, навсегда воздвигала между нами стену.

Господарский ребенок — это тебе не соринка. Просто так не отряхнешься.

— Ну, ну, — хрипло проговорил он, отступая и отирая мокрый лоб. Его одежда, рукава по локоть тоже были мокры, лицо бледно от пережитого. — Не бойся. Ничего с дитем не будет. Тем более, лекарство приняла…

Он отступил еще дальше, натянуто, криво улыбаясь. И я поспешила подняться.

— Ты хороший, — срывающимся голосом произнесла я. — Сильный и смелый. Добрый, верный. Но не для тебя я. И ты не для меня. Влада я люблю. Да и он меня тоже. Тут ничьей вины нет. Просто сложилось так!

Красавчик снова усмехнулся невесело.

— Не в этой жизни, — произнес он глухо и тяжело, — так в следующей пообещайся мне, Бьянка.

Я покачала головой.

— В следующей жизни все будет по-другому. Зачем обещаться, ведь ты, может, и не узнаешь меня?

— Я тебя всегда узнаю, — тихо ответил он и вышел стремительно прочь.

Только дверь за ним закрылась, как Лиззи стремительно кинулась ко мне и упала на грудь, зарыдав от испуга.

— Ну, ну, — я гладила ее по голове, а саму меня дрожь так и била. То ли от холода, то ли от яда. — Все ведь позади! А ты умница, ты такая умница!..

— Сестрица, — дрожащим голосом произнесла Лиззи, отнимая зареванное лицо от моей мокрой одежды. — Ты только Господарю не говори… Ох, или скажи, но я не знаю, как.

— Да что такое?! Что случилось-то?! — всполошилась я.

— Я снова украла, — на ухо прошептала мне Лиззи. — Ну, ничего не могу с собой поделать. Как вижу какую-то важную вещицу, руки так и чешутся!

— Что же ты украла, у кого?!

— У Господарыни, — тихо-тихо ответила Лиззи. — Когда кусала ее за ноги. Под одеждой ключ нащупала. Он на цепочке висел у нее. На золотой. Цепочка мягкая, я дернула покрепче — она и порвалась. Но это, наверное, важный ключ-то? Может, и Господарю он нужен?

К