Современная, как же. С трудом школу окончила, читает только журналы о моде и о кино. Зато в этом она эксперт; если бы в Еврейском университете изучали моду или Голливуд, Луна уже была бы доктором наук. – Да ну же, Рахелика, не будь такой занудой, – убеждает Луна свою вечно серьезную сестру. – Улыбнись и пойдем танцевать!

– Какие танцы, что за глупости! Столько проблем – в лавке дело дрянь, папа чувствует себя паршиво, каждый день стреляют, – а у тебя в голове танцы.

– Да ну в самом деле, – уговаривает ее Луна, – кому это поможет, если ты будешь сидеть дома с похоронным лицом? Папа почувствует себя лучше?

– А если я ему понадоблюсь?

– Дома мама и Бекки. Мы же не оставляем его одного. Ну пошли уже, зануда. Чего ты хочешь? Чтобы я встала на колени?

– О, тоже вариант. Интересно, как у тебя это получится. Может, тогда и пойду…

Они танцевали в тот вечер до полуночи.

– Ну все, Золушка, – сказала сестре Рахелика, – пора домой, пока папа не поднял на ноги всю британскую полицию.

Они вышли из кафе, держась за руки. За ними следом шла толпа восторженных поклонников Луны. Некоторые только что из Еврейской бригады. Они были молоды, сильны и полны жизни, а главное – набиты историями, которые будоражили воображение Луны.

– Мир так велик и прекрасен, а мы дальше Тверии нигде не бывали, – вздохнула Луна, когда у дома они распрощались с проводившими их кавалерами.

– Как ты можешь думать об этом, когда в стране такое положение? Когда в любую минуту может вспыхнуть война? Когда наш Иерусалим в беде?

– А чем это поможет, если я сейчас буду думать о бедах Иерусалима и о том, что в любую минуту может вспыхнуть война? Сейчас война? Нет! Вот когда она вспыхнет, тогда и будем беспокоиться. Почему не помечтать, пока можно? Разве это стоит денег?

– Ну расскажи мне о какой-нибудь твоей мечте, – засмеялась Рахелика.

Невозможно было противиться обаянию Луны.

– Я мечтаю, что, как только выйду замуж, первым делом перееду жить в Тель-Авив. Здесь, в этой дыре, я точно не останусь. Знаешь, с того дня, как мы в первый раз поехали к тии Аллегре, с того дня, как папа повез нас на берег моря, я мечтаю жить в Тель-Авиве. Тель-Авив молодой, легкий, свободный, Тель-Авив – это я! А Иерусалим старый, он все принимает близко к сердцу, слишком много думает. Иерусалим, Рахелика, – это ты…

– Я, значит, старая? – обиделась Рахелика. – Вот как ты обо мне думаешь?

– Ты целый день сидишь в папиной лавке. Возвращаешься из лавки – сидишь дома. С тех пор как ты не ходишь в гимназию, ты живешь как дряхлая старуха.

– А что мне еще остается? Меня забрали из гимназии, забрали из скаутов, забрали из «Хаганы», так что мне делать?

– Делать что-то! Я бы на твоем месте ни за что не сдалась, я спорила бы с папой, я устроила бы ему такую жизнь, что он сам бы сдался! А ты… Папа сказал: бросай учиться, работай в лавке, – и ты, пай-девочка, делаешь все, как он говорит.

– Я не могу его не слушаться. Даже ты его слушаешься.

– Фокус, сестричка, состоит в том, чтобы дать папе почувствовать, что ты его слушаешься, проявить к нему уважение, но не отказываться от того, что ты хочешь. Фокус, Рахелика, в том, чтобы не просить разрешения на каждую мелочь. Просто говоришь «до свидания» и выходишь из дому. А если он спросит – куда, отвечаешь: «Я скоро вернусь». Когда ты вернешься, он уже будет храпеть.

– Ну и как я могу пойти учиться в гимназию, если он хочет, чтобы я работала в лавке? И как я могу пойти в скауты, если не учусь в гимназии?

– Ты действительно не можешь учиться в гимназии, если он не разрешает, и ему действительно нужно, чтобы ты работала в лавке, потому что он болен. Это раньше лавка была наказанием, а сейчас ты его правая рука, и забудь про гимназию. Но если тебе так хочется учиться, почему бы тебе не пойти в вечернюю школу? И кто сказал, что для того, чтобы быть в «Хагане», нужно учиться в гимназии?

Господи, подумала Рахелика, умеет же ее красавица-сестра удивить! Она обняла Луну.

– И откуда ты такая умная?

– Я в тебя, – парировала Луна. – Мы же с тобой одной крови, нет?

За ужином Габриэль был в хорошем настроении и даже сидел со всеми за столом. Роза подала соленый сыр и овощной салат, приправленный оливковым маслом и лимоном. Белый хлеб был свежим, и сыр легко на него намазывался. Они ели молча, но с удовольствием. Тишину нарушали то веселое щебетание девочек, то голос Габриэля, просившего передать ему соль. Только Розы не было слышно. Она вела себя очень тихо. В последнее время, подумалось Рахелике, мама сделалась почти незаметной. С тех пор как Габриэль заболел, она как будто угасает постепенно вместе с ним, превращается в собственную тень.

Рахелика колебалась, стоит ли рассказать матери то, что она недавно услышала от своей подружки Тмимы из юношеской ячейки «Лехи». Рассказать ей, что у дяди Эфраима теперь другое имя и что он теперь важная персона, командир? Но все же она решила этой новостью ни с кем не делиться. Если она хочет вернуться в ряды Сопротивления, нужно молчать. Никто, даже Луна, не должен знать о ее планах.

Ее размышления прервал отец:

– Ты где, керида? Куда ты уехала, в Америку?

Рахелика улыбнулась, радуясь, что он пришел в себя. Она очень за него волновалась. Ревматизм сильно повлиял на его настроение, но вот сейчас он снова стал тем милым и любимым папой, которого она знала. Дрожь в пальцах не прошла, несмотря на его отчаянные попытки скрыть это, но улыбчивость и мягкость к нему вернулись. Она решила воспользоваться его хорошим настроением.

– Папа, я все-таки хочу возобновить учебу. Я могу заниматься в вечерней школе после работы, так что это не помешает работе в лавке.

Габриэль помолчал пару минут, которые показались ей вечностью, потом ответил:

– Я сейчас нездоров, Рахелика, в лавку практически не хожу, сижу дома. Почему бы тебе не забрать лавку себе? Будешь продолжать мое дело, ты и твой будущий муж.

– Какой будущий муж, папа? У меня и парня-то нет.

– Еще будет, керида. Будет, бог даст, и парень, и свадьба. Лавка – это твое приданое, девочка. Луна и Бекки выйдут замуж, будут сидеть дома и заботиться о своих мужьях и детях, но у тебя хорошая голова, ты сможешь управлять лавкой, ты ведь моя правая рука, ты научилась от меня всему, что нужно, и ты заменишь меня в лавке.

– Папочка, и это все, чего ты для меня желаешь? Чтобы я работала в лавке на рынке? Разве не ты говорил, что хочешь, чтобы я получила образование? Что ты работаешь для того, чтобы дать нам шанс, которого у тебя не было?

Габриэль заколебался. Что с ним происходит? Дочка права, всю жизнь он хотел дать детям больше, чем дали ему, всю жизнь мечтал, что его дочери будут образованнее Розы, которая не умеет считать даже до десяти и не знает букв. Рахелика права; если это только не помешает работе в лавке, почему бы ей не пойти учиться? – Хорошо, дорогая моя, – широко улыбнулся он, – иди записывайся в вечернюю школу.